Джон Лоу. Игрок в тени короны

«Я был в театре Пале-Рояля, где Барон играл роль графа Эссекса. Толпа зрителей была огромна, несмотря на всеобщую нищету. Женщины носили драгоценные камни, мужчины были великолепно одеты. С одной стороны, сидел регент с мадам Парабер, с другой — герцог Бурбон с мадам При. Кто посмотрел бы на интерьер театра, тот подумал бы, что государство богато; но выйдя на улицу, он был бы ещё сильнее поражён всеобщей нищетой. Среди этой-то нищеты открылись балы в Опере по билетам в шесть ливров с души. В ночь на св. Мартина была большая толпа, многие расставались с банковыми билетами, принося в жертву танцам всё, что имели, и оставляя своих домашних умирать с голода. Таковы французы, таковы парижане!»

Никогда ещё Париж не представлял таких зрелищ и такого контраста между нищетой, голодом и отчаянием, с одной стороны, и роскошью, блеском, расточительностью — с другой. Ивлину казалось удивительным, как это в столице Франции сохранялось ещё сравнительное спокойствие!

Однажды вечером, после посещения сада отеля Суассон, Харкорт направился в монастырь Капуцинов. Уж более недели его не пускали к Коломбе, теперь он узнал от привратницы, что она была не совсем здорова. Подходя к монастырю, он заметил группу людей, собравшихся перед запертыми воротами. Посреди находился человек жалкой наружности, который грубо бранил Лоу, крича, что тот разорил его, и своей речью производил видимое действие на слушателей. Во время разглагольствований этого человека ворота монастыря отворились, и оттуда выехала карета. Но лишь только показалась она на улице, кто-то в толпе крикнул:

— Смотрите! Вот ливрея грабителя, который отказывается платить по банковым билетам в десять ливров!

Услышав это восклицание, кучер хлыстнул лошадей, пытаясь укатить, но толпа оказалась проворней. Несмотря на опасность, несколько человек стали на пути кареты, в то время как остальные схватили лошадей. Все взоры устремились вовнутрь экипажа, в надежде увидеть Лоу. Но ошиблись. В карете находилась только молодая, красивая девушка, которая, по-видимому, была сильно перепугана происходящим. Её вид вызвал сострадание толпы, и вероятно, ей позволили бы проехать, если б прежний голос из толпы не закричал:

— Это дочь грабителя! Это мадемуазель Лоу. Я знаю её. Немедленно вслед за этим тяжёлый камень ударил в окно кареты, которое Кэти в испуге закрыла, и разбил стекло. Несмотря на стоны бедной девушки, несмотря на кровь, которая текла по её лицу от пореза на лбу, толпа продолжала бросать в неё тяжёлыми предметами. Дело дошло, может быть, до ещё более ужасных последствий, если бы не явился избавитель в лице Ивлина. Пробравшись силой к карете, он открыл дверцы и, схватив Кэти, которая лежала в полуобморочном состояния, понёс её, крича грозящей толпе:

— Как? Вы, мужчины, хотите обидеть невинное дитя!

Возгласы и вид говорившего произвели желаемое действие.

Несмотря на свою ярость, толпа не могла равнодушно смотреть на Кэти, лежавшую в обмороке, и продолжать бесчинства. Стоявшие ближе к Ивлину отодвинулись: воспользовавшись этим движением, он побежал с ношей в монастырь. Ворота были уже заперты привратником, но калитка оставалась открытой; Ивлин прошёл через неё. Тотчас же она захлопнулась: преследователи были отрезаны.

Войдя в обитель, Ивлин увидел несколько монахинь, которые выбежали на двор, услышав о беспорядке. Он передал бедную Кэти, которая всё ещё оставалась в бесчувственном состояние, на их попечение. Её немедленно перенесли в собственную келью настоятельницы. Одна из старших сестёр ввела его в приёмную, предназначенную для посетителей. Некоторое время он оставался один; наконец дверь отворилась, и вошла настоятельница. Вид её был так сумрачен, что пробудил тревогу в сердце Ивлина. Он заботливо спросил, как чувствует себя мадемуазель Лоу.

— Она вполне оправилась. Не следует ожидать серьёзных последствий от полученных ею повреждений. Я отправила посыльного к леди Катерине Лоу, чтобы успокоить её относительно дочери. Всё обстоит хорошо. Но у меня печальные вести для вас. Вы знаете о ненадёжном состоянии Коломбы?

— Ей хуже? Ради бога, скажите мне. Не заставляйте меня томиться неведением.

— Увы! Она быстро угасает.

Услышав это, Ивлин застонал так громко, что сердце его собеседницы дрогнуло. Она выждала несколько минут, пока припадок, схвативший его, не уменьшился, затем сказала с глубоким состраданием: