Джордж Оруэлл (Эрик Блэр). Жизнь, труд, время. 2014

Сам Эрик тоже не был лишен способности быстро учиться. Уже через пару месяцев после появления на Пиренеях он был в состоянии вести разговор по-каталонски, правда, сильно запинаясь и иногда страшно коверкая слова, но понимали его отлично. Что же касается иностранных групп бойцов, то в качестве военных Блэр в наибольшей степени ценил эмигрантов из Германии - активных противников гитлеризма. Он писал позже, что «в радах ополчения ПОУМ служило несколько сот немцев, бежавших из гитлеровской Германии. Их свели в специальный батальон, названный ударным. С военной точки зрения они резко отличались от других отрядов ополчения, больше походя на солдат, чем какая-либо другая часть в Испании, если не считать жандармерии и некоторых соединений Интернациональной бригады».

Понятия дисциплины в испанских добровольческих частях, за исключением тех, что были подчинены коммунистам, не существовало. Прежде чем выполнить поступивший приказ, бойцы принимались обсуждать его и выяснять, не исходит ли он от тайных врагов революции, либералов или советских агентов. В смысле формы республиканцы были одеты кто во что горазд; франкисты носили испанскую военную форму. Но во всем остальном, как с удивлением отметил Блэр, когда увидел первых солдат Франко - дезертиров и пленных, - «они были неотличимы от нас самих... они ничем не отличались от наших, если не считать комбинезонов цвета хаки».

Беспорядок, неустроенность, грязь, с которыми Оруэлл столкнулся еще в Барселоне, на фронте проявлялись во много раз больших масштабах. Оружия почти не было. Самому Эрику досталась, и это была большая удача, старая немецкая винтовка фирмы «Маузер» с расколотым прикладом и проржавевшим стволом. Похоже, что из этого «оружия» он так и не произвел ни единого выстрела. Получил ли он позже новую винтовку, неизвестно. Позиция центурии представляла собой баррикаду из мешков с песком. Над ней развевался красный флаг, но, подойдя ближе, можно было почувствовать тошнотворную вонь. Все отбросы сваливались прямо у позиции - гнилые хлебные корки, ржавые банки и даже экскременты.

Все более очевидной для Блэра становилась небоеспо-собность если не всей испанской республиканской армии, то, по крайней мере, тех ее частей, которые формировались на добровольной основе поумовцами и анархистами (о качествах других соединений он просто не был в состоянии судить). С безусловным преувеличением, но и весьма образно, отражая в сатирической форме реальную ситуацию, он вспоминал: «Бывали ночи, когда мне казалось, что двадцать бойскаутов с духовыми ружьями или двадцать девчонок со скакалками легко могут захватить нашу позицию». Тем не менее Оруэлл продолжал успокаивать себя соображениями о том, что при всех недостатках, некомпетентности и явной нехватке порядка в рядах милиции она представляла собой подобие модели будущего бесклассового общества, что общность людей, составной частью которой он стал, может послужить неким примером в будущем. Воспроизводя свои тогдашние наблюдения и мысли, он позже писал: «В лице ополчения стремились создать нечто вроде временно действующей модели бесклассового общества. Конечно, идеального равенства не было, но ничего подобного я раньше не видел и не предполагал, что такое приближение к равенству вообще мыслимо в условиях войны».

Можно было восхищаться анархическим отсутствием порядка и дисциплины, которые прикрывались «сознательным исполнением своего долга», можно было пренебрегать казавшимися второстепенными злоупотреблениями (ленью, грязью, почти откровенным обманом и т. п.), но следовало признать, что воевать такая армия фактически не была в состоянии и что перенесение подобных порядков на гражданскую жизнь в том случае, если бы анархисты вместе с поумовцами пришли к власти и попытались построить «свое» общество, завершилось бы катастрофой. Оруэлл не только не пытался построить прогнозы относительно того, к чему могла привести победа испанских революционеров, но даже не формулировал возможность такой перспективы. Тем не менее именно испанский опыт стал источником будущего неприятия корней тоталитаризма и «бюрократического коллективизма», легших в фундамент вожделенного социального равенства, отвергнутого в конце концов Оруэллом, но провозглашенного во времена испанской гражданской войны.