Джульетта стреляет первой

Музыкалку ветер перемен миновал. Гардеробщица по-прежнему читала «Правду» и говорила «товарищи дети». Никто не болтал про Пуго, Ельцина, талоны на сигареты и зверства Сталина. Да, некоторые преподаватели упорхнули – открывать совместные предприятия или играть таперами в кооперативных ресторанах, зато остался самый крепкий и лучший костяк. Те, кто понимал: этюды Че́рни и сонатины Клементи – вне времени.

Педагог по музлитературе (всегда небогатая) теперь приходила в некрасиво заштопанных колготках, но по-прежнему вдохновенно защищала Сальери. Хор с удовольствием отставил хит прежних лет «С нами Бауман, пламенный Бауман» и разучивал «Аве Марию» Баха – Гуно. За диктанты по сольфеджио, как и раньше, нещадно ставили двойки.

А Леночкин педагог по специальности не стеснялся врезать линейкой по рукам, когда считал, что ученица халтурит.

Когда она обиженно вскидывала глаза, он усмехался:

– Можешь в милицию пойти, заявление на меня написать. Теперь это модно.

– Что вы, я ведь правда играла плохо! – лепетала девочка.

И начинала сначала, вкладывала в черно-белые клавиши душу, сердце, все силы.

Труд и талант брали свое. Все чаще Лене казалось – не она сама, но Всевышний движет ее руками.

По акустике старое здание – не чета новодельным концертным залам. Затихала музыка, но ее отзвуки еще долго витали под сводчатыми потолками.

Педагог дожидался полной тишины. Медленно хлопал в ладоши. Потом грустно вздыхал:

– Только дальше тебе куда, Лена? Оркестры разваливаются. Гастролировать негде – народ вместо Шопена на «Зловещих мертвецов» ходит.

– Ничего, – упрямо отвечала девочка. – Я для себя играть буду. И для вас.

Тогда учитель обнимал ее, утыкался носом в волосы, шептал:

– Как я хочу тебе помочь!

А Лена страшно стеснялась. Того, что юбка у нее стала короткая – из всех повырастала. Что еле видные пупырышки груди налились соком. И что ей приятны его сильные руки. А когда учитель случайно касался бедра, по телу бежали странные теплые волны.

Он отталкивал ее. Бормотал, словно про себя:

– Нет. Нельзя.

Как-то раз педагог пригласил ее в консерваторию. Концерт был днем, поэтому Лене даже у родителей отпрашиваться не пришлось. Слушали «Времена года» Вивальди, потом шли по Большой Никитской (возможно, тогда она еще называлась улицей Герцена). Обсуждали оркестры – какому из них удалось сделать любимый обоими «Июнь» наиболее ярким.

Квартира учителя располагалась совсем рядом, в Среднем Кисловском переулке. И они оба намеревались просто послушать там редкую запись «Времен года» в исполнении Берлинского симфонического оркестра.

То, что произошло дальше, для него стало наваждением, мо́роком. А для Лены – первой, единственной и огромной любовью.

– Сколько ей было лет? – перебила Татьяна.

– Двенадцать. Как Джульетте.

– А ему?

– Двадцать семь. Это была не страсть старика-педофила к маленькой девочке. Это была настоящая любовь, Танечка.

Садовникова хотела поспорить. Но вспомнила, как в седьмом классе сама вздыхала по красавцу – учителю математики. Конечно, ей в голову не приходило затаскивать своего кумира в постель. Однако эротические картины воображение рисовало услужливо. И если бы предмет воздыханий сам проявил инициативу – кто знает.

Поэтому Таня просто спросила:

– Что было дальше?

– Дальше он твердо сказал, что больше ничего и никогда между ними не будет. Лена плакала, звонила ему домой, караулила у подъезда. Учитель был непреклонен. Говорил одно: если ученица не передумает сама, они смогут общаться только тогда, когда ей исполнится шестнадцать. Не раньше.

Скорее всего, она бы успокоилась. Но учитель музыки не хранил в своей аптечке средства защиты. Оказалось, что Леночка забеременела. Когда поняла, что с ней случилось, поступила по-своему. Тоже была упрямой. Обо всем рассказала родителям и заявила, что ребенка она оставляет. Учитель не успел с ней даже поговорить.

– Понятно. Интеллигентного музыканта бросили в КПЗ, – догадалась Татьяна.

– Нет, – грустно произнес Марк. – Ты удивишься, но Леночкины родители оказались мудрыми людьми. Они поняли свою дочь. И приняли разумнейшее решение: до поры отправить девочку за границу. А потом выдать родившегося ребенка за своего. За брата или сестру старшей дочери.

Но жизнь в те времена была куда сложнее, чем сейчас. Заграничные паспорта только начали свободно выдавать всем желающим, в ОВИРы выстраивались огромные очереди. Учитель был обеспеченным человеком и использовал все свои связи, чтобы ускорить процесс. Но все равно не успел. На седьмой неделе у Лены началось кровотечение, ее по «Скорой» забрали в больницу. Оттуда сообщили в милицию. И началось. Беременной нужен был полный покой, но ее бесконечно терзали вопросами. Главный был: «Кто отец?» Однако девочка, как и ее родители, молчала. Тогда милиция слила историю борзописцам – бульварная журналистика была в те годы в большом почете.