e10caee0b606418ade466ebb30b86cf4

риску ареста не себя, а более «рядовых», значит, и политически «менее ценных» участников революционного дела становилось для Чернышевского морально оправданной, повседневной практикой вождя скорой, как он верил, революции, – что плохо совместимо с былым образом мечтателя о жертвенной

судьбе «второго Христа». Так Чернышевский, которого Годунов-Чердынцев

считал во всём и всегда завзятым неудачником, открыл для себя алгоритм вождя-оборотня: превращения одиночки, готового по-христиански жертвовать

собой ради «общего блага», – в конспиративного провокатора, манипулирую-щего своими тайными агентами и через их посредничество посылающего на

тот же самый жертвенник некий, собирательно понимаемый «народ».

Пик эмоциональной и организационной мобилизации Чернышевского

биограф усматривает как раз в это время: «Революция ожидалась в 63 году, и в

списке будущего конституционного министерства он значился премьер-министром. Как он берёг в себе этот драгоценный жар!».3 Нельзя не восхититься, как мастерски, с каким собственным «жаром», с какой неповторимой

выразительностью Набоков передаёт словесно почти неуловимые оттенки того

состояния личности, когда харизма вождя страстно вожделеет приближения

своего «звёздного часа». Его герой «теперь наслаждался разреженным возду-хом опасности, окружавшим его. Эту значительность в тайной жизни страны

он приобрёл неизбежно, с согласия своего века, семейное сходство с которым

он сам в себе ощущал. Теперь, казалось, ему необходим лишь день, лишь час

исторического везения, мгновенного, страстного союза случая с судьбой, чтобы взвиться».4

4 Набоков В. Дар. С. 419.

1 Долинин А. Комментарий... С. 408.

2 Набоков В. Дар. С. 419.

3 Там же. С. 420-421. См. также: Долинин А. Комментарий… С. 411-412.

4 Набоков В. Дар. С. 420.

449

И куда только делся пресловутый, прокламируемый им самим и послуш-ными ему исследователями набоковский «антиисторизм» – с таким-то абсо-лютным историческим чутьём и безошибочным, в яблочко, вербальным его

пригвождением. Точнейший, почти медицински точный диагноз завершает

этот повествовательный период: «Таинственное “что-то”, о котором, вопреки

своему “марксизму”, говорит Стеклов и которое в Сибири угасло (хотя и “учё-ность”, и “логика”, и даже “непримиримость” остались), несомненно б ы л о

(разрядка в тексте – Э.Г.) в Чернышевском и проявилось с необыкновенной

силой перед самой каторгой. Стеклов объясняет это угасание самым простым

и убедительным образом, вне всякой связи с марксизмом: «Физически Чернышевский пережил вилюйскую ссылку, но духовно он вышел из неё искалеченным, с надорванными силами и душевным надломом».1 Да и сам Чернышевский, «быть может, предчувствуя», как отмечает автор, ещё во времена «Современника» нашёл в книге географа Сельского о Якутской области замечание, что «всё это», то есть совокупность местных условий жизни, «утомляет и

гениальное терпение».2

Сибирь, с её просторами и безлюдьем, всегда верно служила России без-отказным средством избавления от всякой оппозиционной скверны, раз за разом гасившим очаги социального недовольства, – пока не аукнулись ей умуд-рившиеся вернуться оттуда вожди мирового пролетариата Ленин и Сталин.

Чернышевского они не забыли и преуспели не только в мечтах, но и в геополитической реальности, после революции сначала сослав в Сибирь, а затем и

расстреляв там последнего царя со всей его семьёй, впоследствии же – превратив всё Зауралье в неисчерпаемый резерв для концлагерей и ссылок. Такой

оказалась расплата российской истории за географический гигантизм и уна-следованную со времён татаро-монгольского ига неспособность к усвоению

западноевропейских систем ценностей, достаточных для проведения реформ, опирающихся на социальный компромисс, пусть несовершенный, но создаю-щий возможность достойного человеческого общежития.

О каком компромиссе могла идти речь, если проявление «таинственного»

(харизматического) «что-то» Чернышевского виделось властям как совершенно нестерпимое: «Притягивающее и опасное, оно-то и пугало правительство

пуще всяких прокламаций. “Эта бешеная шайка жаждет крови, ужасов, –

взволнованно говорилось в доносах, – избавьте нас от Чернышевского”».3 Подобное мнение ходило не только в реакционных кругах – оно разделялось и

1 Цит. по: Долинин А. Комментарий… С. 412.

2 Набоков В. Дар. С. 421; на самом деле речь идёт не о книге, а о статье, рецензию на

которую написал не Чернышевский, как предполагалось, а А.Н. Пыпин. См.: Долинин

А. Комментарий… С. 412.

3 Набоков В. Дар. С. 421.

450

Герценом. Однако, поскольку «в России цензурное ведомство возникло раньше литературы», как раскавыченным афоризмом от историка Н.А. Энгельгард-та (сына активного участника революционного движения начала 1860-х годов) сообщается в тексте,4 то острое социальное недовольство в российском обществе не могло перейти в легитимное русло обсуждения и поиска возможных