e10caee0b606418ade466ebb30b86cf4

На состоявшейся 19 марта (а не 23-го, как ошибочно указывается в тексте) очной ставке с Костомаровым, который «явно завирался», Чернышевский, напротив, вёл себя в высшей степени достойно, «брезгливо усмехаясь, отвечал

отрывисто и презрительно. Его перевес бил в очи».1 «И подумать, что в это

время душевного потрясения, – восторгается Стеклов, – Чернышевский спокойно заканчивал свой роман “Что делать?”, проникнутый такой жизнерадост-ностью и верою в человека!».2 Набоков, слегка перефразируя, ссылается на

этот источник: («И подумать, – восклицает Стеклов, – что в это время он писал

жизнерадостное “Что делать?”».).3 Но реакция его совершенно иная: «Увы!

Писать “Что делать?” в крепости было не столь поразительно, сколь безрассудно, – хотя бы потому, что оно было присоединено к делу».4 Это здравое

суждение, однако, грешит, что называется, задним умом, контрабандой при-внесения в него последующего опыта. И разве неведома была порой писателю

Сирину безрассудность вдохновения, стимулирующего творчество как сублимацию практических действий, в близких к тупиковым, жизненных ситуациях?

Версия, что цензура, оценивая роман Чернышевского как «нечто в высшей степени антихудожественное», намеренно способствовала его публикации

в расчёте, что он будет осмеян, и это послужит урону авторитета его автора, –

версия эта лишь свидетельствует о запаздывании властей в понимании темпов

и характера формирования литературных вкусов в радикально настроенных

кругах российского общества. Было упущено из виду, что не только проблематика, но и жанр, стиль, и самое косноязычие слога стали утверждаться как вызов принятым в дворянской литературе нормам, как признак особой социальной и эстетической причастности, как символика различения «свой-чужой», как «наше», «своё», «собственное», отличное от доминирующей культуры

3 Набоков В. Дар. С. 432-433; Долинин А. Комментарий… С. 442-443.

4 Набоков В. Там же. С. 433.

1 Там же.

2 Цит. по: Долинин А. Комментарий… С. 443.

3 Набоков В. Дар. С. 433.

4 Там же.

460

привилегированного меньшинства и протестное по отношению к ней самовыражение.

Непревзойдённый стилист, «последний из могикан», литературный аристократ Набоков – не мог не дивиться: «И действительно, чего стоят, например, “лёгкие” сцены в романе… Иногда слог смахивает не то на солдатскую

сказку, не то на… Зощенко».5 Последнее, во всяком случае, подмечено очень

точно, с той только разницей, что типичный персонаж Зощенко – пародия, пошляк, жалкий советский обыватель и приспособленец из мещан, в русские

интеллигенты так и не вышедший. Герои же Чернышевского – «новые люди», подчас ещё очень неуклюжие, у них, как выразился однажды Герцен в письме

Огарёву, «всё полито из семинарски-петербургски-мещанского урыльника…

Их жаргон, их аляповатость, грубость, презрение форм, натянутость, комедия

простоты, – и с другой стороны – много хорошего, здорового, воспитательно-го».1 Среди этих, по Герцену, «ультранигилистов» случались и предтечи будущих настоящих русских интеллигентов разночинного происхождения, – таких, например, как друзья Фёдора супруги Чернышевские или редакторы-эсеры из «Современных записок», по-своему продолжавшие отдавать долг памяти и уважения Чернышевскому как основоположнику демократического

движения в России.

«Но никто не смеялся. Даже русские писатели не смеялись», – констатирует автор фиаско, которое потерпела в этом деле цензура, хотя и отмечал тот

же Герцен, что написано «гнусно», и сокрушался по поводу поколения, какое

оно «дрянное», коль скоро его «эстетика этим удовлетворена».2 С дистанции

времени, отделяющего нынешнего читателя от критика – современника Чернышевского, эти сетования похожи на недовольство взрослого человека неуклюжей походкой начинающего ходить ребёнка, или, скажем, напоминают жалобы родителей на странности подросткового возраста. Явная передержка, измена вкусу и чувству меры чувствуется и в литературных параллелях Набокова, вслед за Герценом соблазнившегося увидеть сходство между финалом

вполне пошло-житейской, откровенно циничной новеллы опытного француза

Ги де Мопассана «Заведение Телье» и некоторыми сценами бала в Хрусталь-ном дворце из знаменитого «Четвёртого сна Веры Павловны», написанными, по собственному же признанию Набокова, «чистейшим Чернышевским» по

«простоте воображения», и потому, если и «добрался» он до якобы «ходячих

идеалов, выработанных традицией развратных домов»3 в представлении таких

5 Там же.

1 Цит. по: Долинин А. Комментарий… С. 444.

2 Набоков В. Дар. С. 433-434; Долинин А. Там же.

3 Набоков В. Там же. С. 434; Долинин А. Там же.

461

знающих людей, как Герцен и писатель Сирин, то не по закоренелому цинизму, а заблудившись в поисках новых, утопически идеальных систем ценностей.