e10caee0b606418ade466ebb30b86cf4

Демонизация образа первой возлюбленной и самозапугивание им – очевидные признаки того, что ни в романной, ни в поэтической формах творчества писатель не справился с мирным помещением его в анналы памяти и обретением покоя. Повторные приёмы дискредитации не помогали – память о

первой возлюбленной упрямо отказывалась узнавать её отражение в кривом

зеркале домыслов и намеренных искажений.

Привыкший всегда и всюду властно устанавливать свой контроль, в данном случае Набоков оказался бессилен. И только умудрённому жизнью мему-аристу удалось, наконец, в «строго-правдивом автобиографическом изложении»1 поставить всё на свои места, даже и с благодарным, великодушным признанием, что «на самом деле она была и тоньше, и лучше, и умнее меня».2

Первая любовь Набокова только с виду могла показаться банальной интрижкой барчука с заезжей дачницей «из мещаночек». Валентина Шульгина

была личностью глубоко незаурядной, с щедрым сердцем и трезвым, не по

возрасту, разумом. Ради второго лета в Выре она обещала матери отработать

осенью в конторе – «с твёрдой кротостью андерсеновской русалочки». О, как

сумел он теперь, оглядываясь назад, оценить этот её поступок, – тем более, что

клятвами в вечной любви и обещаниям жениться юного поэта она нисколько

1 Набоков В. Стихи. С. 244-245.

2 Старк В. В.Ш., или Муза Набокова // Искусство Ленинграда, 1991. № 3. С. 18.

3 Там же. С. 20.

4 Там же.

1 Набоков В. Машенька. Предисловие автора к американскому изданию. Собр. соч. в 4-х т.

Т. 1. С. 7.

2 ВН-ДБ. С. 187.

76

не обольщалась: «…ты или очень ошибаешься, или нарочно говоришь глупости».

И совсем не случайно в бегстве семьи на юг, именно она, единственная из се-мерых детей (и не самая старшая), осталась ухаживать за умирающей от туберкулё-за матерью – остальные ринулись дальше и успели прорваться в эмиграцию. И

только похоронив мать, в 1919 году, Валентина двинулась в том же направлении, но

по пути, в Краснодаре, вместе с другими беженцами от большевиков, была снята с

поезда и отправлена под арест. В конце 1920 года, по рассказу её дочери, «в самый

драматический момент её судьбы», её каким-то образом «встретил» председатель

Кубано-Черноморской Ч.К., а «в феврале 1921 года они стали мужем и женой». В

1924 она родила дочь; всю жизнь проработала стенографисткой. Муж умер в 1936

году, в Краснодаре; она – 6 сентября 1967 года, в Кишинёве, где и похоронена. «На

могильном памятнике, – сообщает Старк, – помещена её фотография 1926 года –

времени выхода первого издания «Машеньки»».3 Когда и почему она с дочерью

оказалась в Кишинёве – неизвестно; но – позволим себе домыслы: до 1940 года это

был один из маршрутов, которым пользовались, рискуя, желавшие бежать из СССР

на Запад. Не исключено, что и у В. Шульгиной (кстати, она и в браке оставила за

собой свою девичью фамилию – не без умысла ли?) были подобные намерения –

ведь все её родные были уже давно там. Так, в конечном итоге, благородство, вели-кодушие и мужество Валентины Шульгиной обернулись для неё трагедией. По со-общению Э. Филда, Набоков признался ему, что в 1932 году, когда он был в Париже, к нему, через брата Сергея, обратилась с просьбой о встрече старшая сестра

Люси, но он уклонился.4

В одиннадцатой главе «Других берегов» Набоков восстановил и своё, и

первой своей возлюбленной достоинство, снова высветив подлинный её образ, нисколько не менее поэтичный, чем на лучших страницах «Машеньки».

В ПОИСКАХ ПУТИ

«Машенька» считается поворотным пунктом, завершением раннего периода

творчества Набокова, моделью всех его последующих романов.1 Однако пройдёт

почти два года, прежде чем он возьмётся за новый, – требовалась передышка.

Сразу за «Машенькой», в конце 1925 года, Набоков поспешил написать

«Путеводитель по Берлину» – рассказ, расположенный симметрично относительно «Письма в Россию», сочинённого непосредственно перед ней, и про-должающий культивировать то же положительное отношение повествователя

к окружающему миру, но, на этот раз, не в лихорадочно возбуждённой, преувеличенно восторженной (с вызовом) форме, а в гораздо более спокойной, примирённой, едва ли не идиллической манере изложения: рассказчик любу-3 Старк В. В.Ш., или Муза Набокова. С. 20.

4 Field A. The Life and Art of Vladimir Nabokov. London, 1988. P. 33-37, 218.

1 См.: ББ-РГ. С. 293; Долинин А. Истинная жизнь… С. 46; Аверин Б. Дар Мнемозины.

С. 267.

77

ется простыми, обыденными картинками жизни Берлина, чужого для него, эмигранта, города и находит в них «смысл писательского творчества: изображать обыкновенные вещи так, как они отразятся в ласковых зеркалах будущих

времён…».2

Тем не менее, эта идиллия, тоже несколько нарочитая, продлится не

слишком долго – всего несколько месяцев. И уже летом следующего года он

сам себя решительно опровергает. 4 июля 1926 года, всего через три месяца