e10caee0b606418ade466ebb30b86cf4

и молчаливый», – образ устрашающий и вполне понятный. В общее веселье

Марта и Франц «никак не могли втиснуться», чувствуя себя, где бы ни находились, как бы строго связанными беспощадными линиями какой-то незримой

геометрической фигуры, их объединяющей. Драйер, пышущий теплом, в по-варском колпаке (его дело с изобретателем уже варится), в какой-то момент

разыгрывает гостей, переодевшись в отрепья, и в темноте, с фонарём и в маске

внезапно появившись из-за портьеры. И хотя один из гостей, «розовый инженер», выражает уверенность, что это «наш милый хозяин», Марта кричит, нарочно провоцируя панику и побуждая инженера как будто бы что-то выни-мать из-под смокинга. Франц спасает положение, сорвав с Драйера маску.

Драйер, «помирая со смеху ... указывал пальцем на Марту». «Сорвалось, – сказала Марта». Франц ещё не понял, что сорвалось, но с помощью Марты – «Я

так больше не могу» – он очень быстро поймёт: «Да, она права. Всё будет так, как она решит».2

Этот сценарий в фарсовом виде воспроизводит то, что через несколько

месяцев случится на самом деле, но тогда – с необратимыми последствиями.

Сейчас ещё у участников заговора есть выбор – предупреждённые (сорва-3 Там же. С. 106.

1 Набоков В. КДВ. С. 108.

2 Там же. С. 111-112.

106

лось!), они могли бы одуматься, но, связав себя общей преступной «геометрической фигурой», они уже, как видно, прошли точку невозврата. В этой фигуре

их роли нашли свою завершённую форму: Марта – совершенный эмоциональный вампир, Франц – столь же совершенная его жертва; идеальный, по-своему, симбиоз. Францу, «когда он решился и отдался ревущему бреду, – всё

стало так легко, так странно, почти сладостно».3

Вместе эта пара напоминает «Слепых» Брейгеля: Франц держится за

Марту, думая, что она знает дорогу, а она слепа – нарушает основные законы

человеческого бытия, в котором будущего знать не дано, но критическая оценка прошлого помогает извлекать из него уроки, полезные для непредсказуемо-го будущего.

Драйер неожиданно уезжает на лыжный курорт, Марта (капало!), в неиз-менном своём кротовом пальто выходит проводить его до такси – постоянное,

«капающее» напоминание автора о слепоте Марты, тщетно пытающейся защититься от сил природы мехом подслеповатого животного, роющего норы вре-дителя огородов. Не вняв рождественскому пророчеству, она случайный отъезд Драйера воспринимает как знак к усиленному «копанию»: подготовке

Франца, под видом обучения танцам, к беспрекословному подчинению, – му-жа, мысленно, уже похоронив. Он, живой, сюрпризом, возвращается на неделю раньше, едва не застав её с Францем – она вместо того, чтобы встрево-житься повторившимся риском, решает, что повезло, судьба на их стороне, надо только поторопиться с осуществлением плана. Франц обездвижен, Драйер покойником уже воображён – осталось найти технические средства, и цель

будет достигнута.

Этому механическому пониманию жизни как работы каких-то отлажен-ных шестерёнок автор противопоставляет всё, что в жизни действительно живое, – природу и творчество. И они – на стороне Драйера. У Марты и Франца

союзники, в общем-то, ничтожные – пьяница-шофёр, поплатившийся жизнью, да серый бровастый старичок-сводник, безумный хозяин убогой квартиры, в

которой поселился Франц.

Драйер, однако, со свойственной и ему частичной слепотой (и он – в

тюрьме своего «я»), невольно поощряет планы заговорщиков: «Наблюдательный, остроглазый Драйер переставал смотреть зорко после того, как между

ним и рассматриваемым предметом становился приглянувшийся образ этого

предмета, основанный на первом остром наблюдении. Схватив одним взглядом новый предмет, правильно (курсив мой – Э.Г.) оценив его особенности, он

уже больше не думал о том, что предмет сам по себе может меняться».1 Набоков здесь не вполне точен: первое впечатление, создающее «приглянувшийся

3 Там же. С. 112.

1 Набоков В. КДВ. С. 83.

107

образ», далеко не всегда «правильное». Приведённая автором формулировка в

данном случае противоречит его же убедительному описанию. Образ Марты, каким он виделся Драйеру, изначально и очевидно не соответствовал её истинной сущности и остался таковым до конца. Эрика была права: Драйер –

своего рода «вещь в себе»: при внешней общительности, он на самом деле са-модостаточный эгоцентрик-интроверт, поэтому-то «он любит и не видит», будучи, на свой лад, таким же слепым, как Марта. По той же причине и Франц

кажется Драйеру всего лишь «забавным провинциальным племянником», к

которому он относится с «рассеянным добродушием» – добродушием на грани

равнодушия, не замечающим болезненных странностей этого молодого человека.

«Оба эти образа не менялись по существу, – заключает автор, – разве