e10caee0b606418ade466ebb30b86cf4

без намёков, по описанию автора, Франц и внешне очень изменился – похудел, побледнел, стал мрачен. Как было не заметить – племянник всё-таки. От первоначального ощущения счастья у него ничего не осталось; есть только «чёрная

тьма, тьма, в которую не следовало вникать», но в ней были и «странные просветы», «мимолётные вспышки сознания»: как-то Марта показалась ему похожей на жабу, а во сне – постаревшая, тащила его на балкон, где полицейский, с

улицы, показывал ему смертный приговор; «со странной тоской он вдруг вспоминал школу в родном городке».4

В этом, почти сомнамбулическом состоянии, Франц равнодушно принимает предложение Драйера, сообразившего, чтобы выйти из неловкого положения, поинтересоваться, как устроился «племянник» – «кстати, мне и пока-жешь свою обитель». Марте, ожидающей Франца и услышавшей за дверью

знакомые голоса, едва удалось устоять, всей тяжестью навалившись на дверь.

Если бы не сиплый голосок хозяина: «Там, кажется, ваша маленькая подруга»,

– разоблачение состоялось бы. Едва удержанная дверь – последнее, перед роковым выездом на море, предупреждение судьбы, аналог знаменитой мифологи-ческой «надписи на стене» – ведь безумный старичок, хозяин квартиры, когда-то был знаменитым фокусником, известным под именем Менетекелфарес.

Никто ничего не понял, но каждый, на свой лад, оказался бессознатель-ным прорицателем. Драйер, не подозревая о своей дальновидной проницательности, сначала «посмеивался и советовал вызвать полицию», а затем, узнав (якобы), в чём дело, начал, по своему обыкновению, насмехаться над

Францем, представив его с какой-нибудь простенькой, миловидной девицей

(подобной той, в гостинице на море, какая и приглянулась Францу сразу после

известия о смерти Марты). Франц, недоумевая, предположил, что, может быть, это хозяин шутит – не без того, если считать хозяина агентом судьбы, которая

вот так «шутит». Затем же он ужаснулся и ещё больше погрузился в бездну

отчаяния, ища выход – может быть написать матери, чтобы она приехала и

забрала его, может быть, сказаться больным, может быть … он на грани самоубийства, но у него ни на что нет воли: «Будет так, как она сказала». Он пожалел, что «судьба чуть-чуть не спасла».1 Судьба его спасёт – хотя бы за то, что

пожалел.

Марта же, «сияя и смеясь», нисколько не обескураженная тем, что несколько раз подряд уже «сорвалось», объяснила Францу «сияющую разгадку»

– свой план. Она готовилась к отъезду «плавно, строго и блаженно», сожалея

3 Там же. С. 158.

4 Там же. С. 145-147.

1 Набоков В. КДВ. С. 159-160, 163.

110

только о том, что «отстранение Драйера обойдётся так дорого»2 (увы, это будет стоить ей собственной жизни). Наконец, Драйер, настраиваясь на отпуск, снова, остро, отчаянно, страстно переживает невозможность, из-за Марты, бросить всё – «продать и – баста» – и ринуться в большой, влекущий его мир.

Очень скоро эта мечта станет осуществимой.

Последние две главы романа – это каскад, феерия «знаков и символов», сначала то ли под видом каких-то лирических настроений и мимоходных

наблюдений, случайных, необязательных знакомств, и обычных для курорта

забав и развлечений, а то и просто житейского разговора, обмена репликами. Но

постепенно, по нарастающей, а затем и с намеренной демонстративностью и

пафосом становятся слышны тромбоны судьбы. Перенасыщенность текста

двойными смыслами, из которых неявный, подспудный, является судьбонос-ным, создаёт впечатление разыгрывающейся за видимостью обыденного фантасмагории.

Драйеру на трёх подряд начальных страницах двенадцатой главы «ни с того

ни с сего … стало грустно», он «уже несколько раз … чувствовал этот нежный

наплыв грусти. Правда, это бывало с ним и раньше … но теперь это случалось

как-то по-особенному». Эрика когда-то называла это чувствительностью эгои-ста, который других может унизить, обидеть, а вот сам – чувствителен к пустякам. И вот снова – «волна грусти».1

Увидев на пляже нищего фотографа, который кричал: «Вот грядёт художник, вот грядёт художник Божией милостью!» – он и о себе подумал, что,

«может быть, стареет, что-то уходит, чем-то сам он похож на фотографа, чьих

услуг никто не хочет».2 Рядом Марта: «Ведь только протянуть руку, и тронешь

её волосы. А нельзя. Есть деньги, а путешествовать нельзя. Ждут его не до-ждутся – в Китае, Италии, Америке».3 Похоже, что Драйер начинает осознавать, что он находится в ситуации жизненного кризиса, что достойная его таланта самореализация может не состояться.

Собираясь к морю, Драйер купил большой мяч и плавательные пузыри.

Играть в мяч к ним троим присоединились двое молодых людей – танцмейстер

и студент, сын меховщика. Марта учила Франца танцам и постоянно ходила к