e10caee0b606418ade466ebb30b86cf4

только пополнялись постепенно чертами гармоническими, естественно идущими к ним. Так художник видит лишь то, что свойственно его первоначаль-ному замыслу». В своей безмятежной слепоте Драйер оказывается крайне уязвим. Чем можно компенсировать уязвимость художника? Автор знает – творчеством. И он снова посылает ему (вдогонку, вдогонку) двух помощников: скульптора и профессора анатомии. Пока заговорщики перебирают варианты

устранения неподвижной жертвы, «словно она уже заранее одеревенела, ждала», потенциальная жертва – Драйер – очень живо забавляется проектом, который ему помогают осуществить тут же, в мастерской, на его глазах, двое: неряшливого вида, с длинной шевелюрой профессор, – и, наоборот, похожий

на профессора, в строгих очках скульптор. Даже Марта замечает, говоря

Францу: «Знаешь, он последнее время такой живой, невозможно живой».

Между тем, как состояние Франца, пространно, с клиническими подробностями описанное автором, определяется как «машинальное полубытие», «чёрная

тьма, тьма, в которую не следует вникать», Марта воплощает собой «белый

жар неотвязной мысли».1

Драйеру пора бы если не прозреть, то хотя бы что-то заподозрить: Марта

в нетерпении на грани срыва, Франц – готовый на всё отрешённый зомби.

Случай предоставляет Драйеру возможность пополнить свои представления о

типах личностей, предрасположенных к уголовным преступлениям: за компа-нию с «чернявеньким изобретателем» Драйер посещает криминальный музей, где он дивится, «каким нужно быть нудным, бездарным человеком, тупым од-нодумом или дураком-истериком, чтобы попасть в эту коллекцию».2 Эта характеристика – точный портрет Франца, но Драйер этого так никогда и не

поймёт. Фантазия, воображение Драйера прекрасно работают на примерах

случайных прохожих, чужих людей: «…он в каждом встречном узнавал пре-1 Там же. С. 147-149.

2 Там же. С. 151.

108

ступника, бывшего, настоящего или будущего ... для каждого начал придумы-вать особое преступление». Но он «почувствовал приятное облегчение, увидев

наконец два совершенно человеческих, совершенно знакомых лица»,3 – эти

лица, Марты и Франца, слишком привычны для Драйера, чтобы увидеть их

свежим взглядом. Усилия «чёрненького изобретателя» пропали даром.

И тогда автор, сочувствующий главному своему герою, изобретает ход, пре-дупреждающий злокозненную парочку о возможности скандального разоблачения.

Три дня подряд шёл ливень (чтобы Драйер в воскресенье не поехал на

теннис, а Марта не могла бы встретиться с Францем) – в этом романе природа

выполняет функцию хора в греческой трагедии, подсказывая зрителю-читателю, когда ему преисполняться чувства подступающего критического

момента. Но Марта надевает резиновое пальто и всё-таки отправляется к

Францу – ей не терпится сообщить ему, что решено всем троим поехать на мо-ре, и это идеальный случай (концы в воду) избавиться, наконец, от ненавист-ного мужа. Марта выходит из дома: «Дождь забарабанил по тугому шёлку

зонтика», – Марту это не останавливает. Она выходит за калитку: «И вдруг

что-то случилось. Солнце с размаху ударило по длинным струям дождя, ско-сило их – струи стали сразу тонкими, золотыми, беззвучными. Снова и снова

размахивалось солнце, – и разбитый дождь уже летал отдельными огненными

каплями ... – и стало вдруг так светло и жарко, что Драйер на ходу скинул макинтош».1 Волею автора-теннисиста – прозрачная символика: солнце за Драйера успешно сыграло в теннис, дождь победив, – последнее, перед отъездом к

морю, знамение стихий, предупреждающее – дождя, и победное – солнца.

Проницательная и действенная «этика», которой автор наделяет природные стихии (солнце/дождь), противопоставляя их слепому «человеку разумному», – доминантная символика этого романа. Вот Драйер на прогулке с собакой случайно встречает Франца. И оказывается, что ставшее уже, казалось бы, привычным, присутствие Франца в доме и шутливо-небрежное с ним обращение Драйера содержательного знакомства не составили – им не о чём говорить: «Тайную свою застенчивость, неумение говорить с людьми по душам, просто и серьёзно, Драйер знал превосходно».2 Это очень важное самопризнание, фактически ключевое для понимания отношений Драйера не только с

Францем, но и с Мартой, да и вообще – с окружающими его людьми. При всей

своей живости и общительности, Драйер – совершеннейший эгоцентрик, одиночка по натуре. Будь Драйер внимательнее, он бы заметил, что Франц – точь-в-точь как один из манекенов, на днях показанных ему изобретателем: «бледный

3 Там же. С. 152.

1 Набоков В. КДВ. С. 156.

2 Там же. С. 157.

109

мужчина в смокинге», который «как будто показывал танцевальный приём …

словно вёл невидимую даму».3 Ещё один намёк судьбы, пропавший втуне. Да и