e10caee0b606418ade466ebb30b86cf4

картину анамнеза и развития у своего героя этого недуга. Деморализация, вы-званная инцидентом с Кашмариным, обрушила и так изрядно потревоженные

перипетиями эмиграции пласты исходной самоидентификации: молодой, одинокий, крайне чувствительный эмигрант, утративший свой былой – на родине –

4 Там же. С. 205-206.

1 Там же. С. 206.

2 Там же. С. 207.

3 Там же.

157

социальный статус, и теперь, «ничего в своём бытии не понимая», становится

свидетелем полного фиаско органичной для его происхождения и воспитания

системы ценностей. Против трости Кашмарина она бессмысленна и бессильна.

Ударами этой трости, да ещё на виду у невозмутимых детей, самооценка героя

была вколочена в сознание полного своего ничтожества, с жизнью несовмести-мого. «Мысль о смерти, так пугавшая меня некогда, была теперь близка и проста».4

В полной уверенности, что он застрелился, рассказчик, очнувшись, решает, что «после наступления смерти человеческая мысль продолжает жить по

инерции… Я всё помнил – имя, земную жизнь … и меня необыкновенно утешало, что беспокоиться теперь не о чём … я с озорной беспечностью вывел

представление о госпитале. И с лёгким любопытством я подумал о том, как это

меня хоронили... Благодушно поддаваясь этим представлениям ... я дошёл до

того, что создал цельную естественную картину, простую повесть о неметкой

пуле, о лёгкой сквозной ране; и тут возник мной сотворённый врач и поспешил

подтвердить мою беспечную догадку».1

Какое, в одном абзаце, волшебное шампанское эйфории, выбившее проб-ку, – и оттуда летит: …необыкновенно утешало… беспокоиться теперь не о

чем… с озорной беспечностью… с лёгким любопытством… благодушно поддаваясь… беспечную догадку! Вот теперь можно и «смеясь, клясться, что неумело разряжал револьвер». – «О, как ловко, как по-житейски просто» обеспе-чивает призраку это вполне посюстороннее враньё инерционно работающая

мысль.2

Нестерпимая боль оскорбления, вызвавшая разгул аномии и попытку самоубийства, устраняется тем, что прежде всего необходимо выжившему –

обезболиванием душевной травмы, пусть даже и ценой метафизической фантазии. После короткого замыкания произошла перезагрузка, рестарт с подклю-чением трансформатора воображения, щадящего психику героя в самой её

чувствительной точке. Её пока нужно поберечь – остальное восстановимо. И

на всё необходимо время, и немалое. Предстоит поиск более защищённых

форм идентичности, и благодушный, слегка ироничный взгляд на себя как бы

со стороны, из «потусторонности» – вовсе неплохая обзорная площадка для

душевного оздоровления и последующих экспериментов с поисками вариантов «Я».

Успех работы воображения оказался скор и несомненен: «Оно продолжало разрабатывать тему выздоровления и довольно скоро выписало меня из

больницы». Поразительно – наш герой, совсем недавно рвавший купюру и

4 Там же.

1 Там же. С. 208.

2 Там же. С. 208-209.

158

швырявший на пол часы в припадке предсмертной аномии, теперь, только-только выйдя из больницы («призраком»!), снова заботится о презренном «жи-тейском» – что часы надо бы починить, что нет ни гроша, ни папирос. При

этом, сохранив старую привычку всё время следить за собой, он отмечает и

нечто новое – что не так уж он теперь и тревожится об этих житейских делах, разве что досадует, что своим безответственным поступком причинил себе

материальный ущерб, и даже радуется, «что ограничился только печальной

шалостью, а не вышел куролесить на улицу, так как я знал теперь, что после

смерти земная мысль, освобождённая от тела, продолжает двигаться в кругу, где всё по-прежнему связано, где всё обладает сравнительным смыслом, и что

потусторонняя мука грешника именно и состоит в том, что живучая его мысль

не может успокоиться, пока не разберётся в сложных последствиях его земных

опрометчивых поступков».3

Браво воображению героя: как бы «потусторонний», он парадоксально

достигает положительного «заземляющего» эффекта, причём тройного оздо-ровляющего действия: обезболивания душевной травмы, облегчённого отношения к жизни (коль скоро она всего лишь «загробная грёза», и беспокоиться

не о чём); но и, вместе с тем, – и это самое удивительное, – беззаконие, оказывается, и в этом, призрачном состоянии, как и в настоящей жизни, недопустимо, и ответственность за своё поведение возвращается восвояси.

Вот в таком виде – «как ещё неопытный дух, глядящий на жизнь чем-то

знакомого ему человека» – герой отправляется устраиваться на работу в книж-ную лавку Вайнштока. «После выстрела, по моему мнению, смертельного, я с

любопытством глядел на себя со стороны, и мучительное прошлое моё – до выстрела – было мне как-то чуждо. Этот разговор с Вайнштоком оказался началом

новой для меня жизни. Я был теперь по отношению к самому себе посторонним.