e10caee0b606418ade466ebb30b86cf4

изучению русской словесности и истории, Мартын поначалу был «поражён и

очарован» преподававшим эти предметы профессором Арчибальдом Муном, про которого говорили, что «единственное, что он в мире любит, это – Россия», но который полагал, что после октябрьского переворота той, прежней

России больше нет, она прекратила своё существование, так же, как, например, в своё время – Вавилон.2 (Как уже упоминалось, идентичный взгляд постули-рует в «Других берегах» сам Набоков: «…кончилась навсегда Россия, как в

своё время кончились Афины или Рим»).3 Гражданскую войну Мун полагал

нелепой: «…одни бьются за призрак прошлого, другие за призрак будущего».4

Этой фразой Мартын ответил Соне на её вопрос, собирается ли он ехать к

Юденичу.

«А вот мне не нравится, что говорят пошлости», – отрезала на это Соня в

его адрес.5 Он и так заранее боялся её насмешек, когда Зилановы, мать и дочь, в первый раз приехали навестить его в Кембридже, – и вот, получил оплеуху.

В следующий раз, когда Мартын с Дарвином приехал в Лондон, чтобы провести выходные дни у Зилановых, он, «как обычно при встрече с Соней, мгновенно почувствовал, что потемнел воздух вокруг него», он ощущал «странное

отупение», «под непроницаемым взглядом Сони показалось, что одет он дурно, что волосы торчат на макушке, что плечи у него как у ломового извозчика, а лицо – глупо своей круглотой… Прочное ощущение счастья … распадалось

в присутствии Сони мгновенно».1 Когда позвонил Дарвин и предложил всем

вместе поехать на бал, «Соня, поломавшись, согласилась», но затем сказала

Мартыну, что «устала и никуда не поедет». Дарвин, заехавший за ними с тремя билетами, уехал ни с чем. «Большое свинство», – заметил Соне по этому

1 Там же. С. 324.

2 Там же. С. 332.

3 ВН-ДБ. С. 156.

4 Набоков В. Подвиг. С. 332.

5 Там же. С. 334.

1 Там же. С.344.

186

поводу Мартын. Но Соня снова передумала и упрекнула Мартына, что он Дарвина не задержал. Позвонив Дарвину, она, «в бальном платье цвета фламин-го», вприпрыжку сбежала на бал. «Вместо радости за друга Мартын почувствовал живейшую досаду… “Чёрт её побери”, – пробормотал он и некоторое

время рассуждал сам с собой, не отправиться ли ему тоже на бал».2 И далее, чтобы отвлечься, Мартын начал утешаться фантазиями на тему романтических

приключений с какими-то воображаемыми женщинами, причём автор, заявляя

о своём герое как о бездарном, на самом деле демонстрирует его фонтаниру-ющим сочинителем, выдерживающим конкуренцию с осуждаемым «вралем»

Смуровым.

Зигзагообразному поведению Сони пора поставить диагноз. Когда Мартын чувствует, что в её присутствии «темнеет воздух вокруг него», а ощущение счастья немедленно «распадается», он совершенно адекватен. В современной психиатрии Соню без колебаний отнесли бы к типу личности, определяемой как шизогенный эмоциональный вампир. Единственная рекомендация, которая даётся в таких случаях потенциальной жертве, – немедленно прекратить

все отношения с носителем этого синдрома. В противном случае возможен

процесс, ведущий к эмоциональному истощению и даже попыткам суицида.

Именно это качество характера Сони явится главным фактором, вовлекающим

Мартына в химеру поиска доказательств того, что он заслуживает другого с её

стороны отношения, что он способен на подвиг. Замечание, которое отец Сони

сделал Мартыну: «Баклуши бьёте. Там ведь главное – спорт»,3 не вовсе лишено оснований. Но дело, конечно, не в спорте, а в том, что у Мартына по молодости (ему в романе – от 15-ти лет до 21-го года), по нереализованности ещё

способностей и склонностей, нет пока своего дела, призвания, которое могло

бы служить защитным барьером от посягательств эмоционального вампира, оградило бы Мартына самодостаточностью. Всё, чем он пока располагает, –

это воображение, болезненное самолюбие и постоянный рефрен: «Хорошо путешествовать… Я хотел бы много путешествовать»,4 заключающий в себе

слишком широкий и неопределённый спектр романтических и героических

импульсов и потому легко поддающийся манипуляциям. И когда Мартын в

начале летних каникул, в Швейцарии, получает письмо от Дарвина с Тенери-фы, а дядя Генрих читает ему нотацию о допустимости путешествий только

после окончания учёбы и напоминает ему, как ждала его на каникулы мать, герой, пренебрегая назначенной с ней у грота встречей для совместной прогулки, неожиданно меняет маршрут и отправляется (повинуясь чувству проте-2 Там же. С. 346.

3 Там же. С. 343.

4 Там же. С. 347.

187

ста за отказ дяди поддержать его идею о путешествии, например, на Канарские

острова) с риском для жизни одолевать выступ скалы.

Описание этого эпизода таково, что он воспринимается как головокружи-тельный, почти физически, по сантиметрам скалы ощущаемый и, главное, аб-солютный и совершенно самодовлеющий подвиг. Требуется усилие, чтобы

осознать, что мысли о матери, сидящей и ждущей у грота, ни тогда, ни позже в