Единственный шанс

Однако Михаил ошибался. Глядя вслед Горбатову, командир как раз думал о нем. Откуда у молодого человека душевная усталость? Вроде бы хорошо начинал: сам рвался на осмотры, обязанности исполнял энергично, весело. И вдруг внезапно утратил интерес к службе. Нельзя сказать, что Михаил перестал быть добросовестным, но много ли в этом проку, если делает все без вдохновения, скорее по инерции. День да ночь – сутки прочь. Тянет служебную лямку, как старый вол в упряжке…

Плужников хорошо помнил себя лейтенантом. Так же, как и Горбатову, ему было двадцать три. Но на Тихий океан привела не столько романтика, сколько трезвый расчет. Он справедливо рассудил: пока молод, надо послужить там, где труднее. Позже, в сорок, пятьдесят, когда сил поубавится, можно и на Черное море проситься. Привлекали также и материальные соображения. Повышенный оклад, ускоренная выслуга лет кое-что значат. Тем более, женился Плужников еще на первом курсе училища. Такая у них с Марией любовь была, что решили не ждать лучших условий. Через год родился сынишка, а потом и вовсе радость – двойня. Плужников торжествовал: дети – великое счастье! Но их обуть, одеть надо… У Маши даже зимнего пальто не было. Они его уже потом справили…

Может, дело в том, что у Горбатова нет семьи? Одиночество – плохой стимул для продвижения по службе. Но ведь в бригаде не один он холостяк…

– Судно справа по носу! – доложил сигнальщик.

В бинокле шхуна сразу выросла в размерах. Плужников разглядел трубу, рубку, людей возле нее, снасти, развешенные между мачтами.

– Расположились, будто дома на печке. Удирать и не думают! – удивился Жарких.

– Повнимательнее на руле. Влево не ходить, – сделал замечание Плужников, думая о том же, что и матрос.

Обычно японские шхуны, застигнутые в советских территориальных водах, спешили их покинуть. На этой люди продолжали спокойно заниматься своими делами, словно не видели подходивших пограничников.

На мостик поднялся мичман Сивоус. Был он крепок, жилист. Лицо продолговатое, гладко выбритое, глаза, спрятанные за лохматыми с обильной проседью бровями, невозмутимы.

– Ну и что обо всем этом думаете, боцман? – спросил Плужников.

– Не гадалка я, товарищ командир. Сейчас подгребем и увидим.

– Но какова наглость? – возмутился Плужников. – Мы на корме висим, а им море по колено. Словно гостей к самовару ждут.

– Или все чисто, грехов за собой не имеют. Или специально тормознули, чтобы нас с вами поближе разглядеть…

Плужников нахмурился. Сивоус зря болтать не станет. Боцман отличался мудростью, что приходит с годами к людям, много пережившим. А он в свои полсотни с хвостиком лет повидал немало. В округе фронтовиков, продолжавших служить, оставались единицы, и мичмана называли «последним из могикан». В праздник, когда Сивоус надевал парадную, увешанную орденами и медалями тужурку, люди почтительно уступали ему дорогу…

– И мне не нравится это, боцман. Не верю в безгрешность ее команды. Ты вот что, собирайся-ка вместе с Горбатовым…

Пожав плечами, Сивоус возразил:

– Дело ваше, товарищ командир, но я бы предпочел остаться.

– Почему?

– Обидится помощник. Похоже, не доверяете ему. Так ведь?

– Тебе скажу: не доверяю. Не потому, что службы не разумеет, а взгляд у него сонный. Там же, как сам понимаешь, даже въедливость требуется.

– Так ведь учить нужно, нагружая работой, а не освобождая, – заметил Сивоус.

– Согласен. Но сегодня для дела будет полезней тебе с ним пойти. Не кисейная барышня помощник – переживет! Впрочем, ты, как парторг, сумеешь и обязан сориентироваться. Объяснишь, мол, не сторожем приставлен.

– Понял.

Вскоре осмотровая группа была на катере.

– Держать на шхуну! – приказал Горбатов стоявшему на руле старшему матросу Менкову.

– Есть, держать на шхуну, – прогудел тот в ответ.

Глядя на худющего, не очень складного матроса, трудно было предположить в нем обладателя столь мощного баса. Из-под форменки выпирали острые ключицы, на узком лице длинный, острый нос – предмет постоянного обсуждения товарищей. Но Пашка – добрая душа, как любил рекомендовать себя Менков, – ни на кого не обижался. Он отлично играл на гитаре, любил петь куплеты Мефистофеля, демонстрируя силу голосовых связок, и единственное, чем дорожил по-настоящему, это славой отменного моториста.

Сидя на носу, Горбатов равнодушно смотрел на приближавшуюся шхуну. Она явно доживала свой век: потрепанный такелаж, облупленная на бортах краска, неопрятно-лохматые концы, свисавшие с надстроек…

Михаил покосился на мичмана. Включение Сивоуса в осмотровую группу Горбатов воспринял с раздражением. Дожил, подумалось, няньку приставили… Впрочем, боцмана он вообще недолюбливал, главным образом за покровительственную снисходительность к молодым офицерам, за постоянные подсказки, за стремление учить уму-разуму. Конечно, опыт, возраст давали ему некоторые преимущества. Но привилегий, отменяющих табель о рангах, не существует. Каждый в соответствии с должностью имеет определенное положение.