Эдит Пиаф. Жизнь, рассказанная ею самой

По описанию я поняла, что это была Симона.

Симона ревновала меня всегда, ко всем и ко всему. Глупо, но она даже радовалась, что я по утрам была не в состоянии петь нормально. Не знаю, может, потому, что родилась ночью, может, еще почему, но мне действительно легче во второй половине дня или ночью, по утрам я безвольная и бессильная. Симона наоборот, она утром свежа и бодра, а ближе к полуночи клюет носом, словно старая карга. Она моложе меня, но пыталась и здесь дать понять, что без нее я никуда. Пришлось предложить… несколько дней попеть по очереди.

Выглядело это так. Мне просто надоело ворчание Симоны, что я ни на что не годна, что она вынуждена и петь, и играть, и деньги собирать. Эта дурочка была убеждена, что поет не хуже меня.

– Хорошо, давай будем петь по очереди.

– Как это?

– Сегодня ты, а я собираю деньги, завтра наоборот.

Самоуверенная Симона согласилась. Я тоже была самоуверенной, иначе на улице не проживешь, но всегда готова признать, что не могу крутить сальто, как она, играю на банджо хуже, но пою-то лучше!

Симона вполне привычно начала день, заработала первые франки, мы смогли сходить позавтракать. Обычно после этого петь начинала я и продолжала уже до позднего вечера. Но на сей раз продолжила Симона. У нас уже были постоянные слушатели даже из числа полицейских! Они немного подождали, надеясь, что петь начну я, но я только играла.

– Эй, малышка, спой нам «Шаланду».

Я пожимала плечами, показывая на горло, дескать, не могу.

Симона пела заказанную «Шаланду», однако деньги собирать было не с кого, зрители расходились еще до окончания песни. Так повторялось на одной улице за другой. Еще часа через три Симона просто охрипла, и мы ушли домой. Заработка не хватило даже на обед.

– Это потому, что я пела с самого утра.

– Хорошо, завтра я наверстаю упущенное.

На следующий день я действительно пела с удвоенным чувством и напором. Мы заработали больше обычного, но десять франков я положила в карман.

– Это что? – в голове Симоны звучала уже не просто ревность, а настоящая обида, обычно мы делили деньги поровну или тратили вместе.

– Это на завтрак, чтобы тебе не пришлось петь с самого утра. Поедим, и начнешь с обеда.

До сих пор помню, как вытянулось лицо моей названой сестры.

– А ты завтра петь не будешь?

– Завтра твой день.

– Но, Эдит…

– Мы же договорились?

На следующий день заработок был никудышным, мы ужинали хлебом и на завтрак отложить не смогли.

– Я буду петь с утра, пока ты придешь в себя.

– Нет, не нужно, я справлюсь сама.

Я заставила себя встряхнуться и пела с самого утра. Конечно, это тяжело, но уже через час у нас был завтрак. Дальше все пошло как обычно – я пела, Симона собирала деньги. У нас снова было на что обедать и ужинать. Симона рассказывала журналистам, что зачастую нам не на что было завтракать и она вынуждена была драть горло по утрам, чтобы заработать на кофе с булкой. Это неправда, да, мы были похожи на нищих, редко мылись, потому что в нашей комнатухе вовсе не было воды, наша одежда больше подходила для мусорного бака, чем для носки, но бывало, в день мы зарабатывали по триста франков, это большая сумма для двух не обремененных семьей девушек. На эти деньги можно было одеться и вымыться, но мы предпочитали потратить все на ресторан.

Удивительно, но нас в таковые пускали; конечно, не в богатых районах Парижа, в шестнадцатом округе нас и к ресторану не подпустили бы, но все равно. Мы просаживали деньги, на которые спокойно могли бы жить несколько дней, если экономно. Жить, не выходя для выступлений на улицу, понимаешь, но стремление петь каждый день выше наших, во всяком случае моих, сил. Даже если не платили, я бы все равно пела.

Это болезнь, Тео, которой ты, к сожалению, не заражен. Но если видеть глаза слушателей, а когда зал большой, свет софитов яркий и глаз не видно, то просто ощущать присутствие слушателей, слышать аплодисменты жизненно важно, значит, ты болен этой болезнью. Я больна, заразилась в восьмилетнем возрасте, впервые услышав аплодисменты в свою честь, и больна до сих пор, причем болезнь усиливается. Тебе не понять, когда каждый выход к публике словно первое свидание, когда тебе непременно нужно завоевать ее, а для этого ты делаешь все, на что способна.

Это верно, если я не сумею завоевать сердца тех, кто сидит в зале, они больше никогда не придут на мой концерт, как бы меня ни расхваливали газеты или радио:

– Эта Пиаф? Нет, я слышал ее…

Действительно первое свидание, которое определяет, будешь ли ты симпатична и желанна каждому из сидящих в зале в следующий раз. Именно поэтому я говорю, что не пою для всех, я пою для каждого. Для всех – это «Марсельеза», потому что гимн, потому что символ Франции. А песни о любви для каждого, для каждой, так, словно они единственные во всем зале. Только тогда зал встанет не из-за «Марсельезы», а по велению души. Знаешь, я очень люблю «Марсельезу», но горжусь, когда после «Милорда» мне аплодируют стоя.