Эдит Пиаф. Жизнь, рассказанная ею самой

Я же задыхалась и, не будь большого живота, ни за что не согласилась бы сидеть в вонючей мастерской. Она действительно была вонючей, потому что ради экономии мы использовали отвратительную краску. Конечно, не мы, а хозяин, но он твердил, что мертвым все равно, как скоро стечет краска с принесенных им венков, как и родственникам. Все прекрасно понимали, что за крепкие венки нужно платить в несколько раз больше, и предпочитали экономить. В нашем районе не было богачей, зато жили добрые и веселые люди.

Симона, как обычно, была со мной. Она тоже обливала «жемчуг» черной грязью, тоже задыхалась и кашляла. Хорошо, что это продолжалось недолго…

Наша дочка Марсель родилась там же, где и я, нет, не на тротуаре, а в больнице на Рю-де-ля-Шин. Но Малыш Луи мне уже надоел. Он был всего на год старше меня и главой семьи, которую тоже страстно желал, быть просто не мог. Содержать жену и дочь простой разносчик не в состоянии.

Но тогда я меньше всего думала об этом. Еще будучи в положении, я влюбилась в мужчину гораздо старше своего мужа. Он был легионером, прибывшим в Париж на побывку. Солдат Иностранного легиона увел меня от Малыша Луи просто, как сам Луи увел с улицы, – за руку. Но все осложнялось присутствием Марсель, любовнику моя дочь была не слишком нужна. А мне самой? Я много лет старалась не думать об этом.

Когда я родила Марсель, мне едва исполнилось шестнадцать. И дело не столько в возрасте, сколько в полном отсутствии жизненного опыта. Он у меня был, но какой-то искореженный, как в кривом зеркале. Я любила Марсель, но не как мать любит свое дитя, а словно игрушку. Где я могла научиться материнской любви, если у меня не было матери? Игрушка временами мешала, а потому, когда однажды, вернувшись с улицы вечером в свою крошечную комнатушку, я услышала от хозяйки, что приходил отец Марсель и забрал ее к себе, то, честное слово, не слишком переживала. Так даже лучше, мне не приходилось оставлять Марсель одну, закрывая в комнате, и не спать по ночам.

Мой легионер тоже не слишком расстроился из-за отсутствия маленького плачущего ребенка в комнатушке. Я повторяла поступок своей матери – отдала ребенка на воспитание другим, как она когда-то отдала меня своей матери, мало заботясь о том, каково мне так, и я легко смирилась с тем, что моя дочь будет воспитываться без меня.

Я жестоко заплатила судьбе за такой поступок, у меня больше не было детей, совсем не было. Верно, судьба решила – той, что отказалась от одной малышки, ни к чему давать других. У меня не было матери, не было нормальных бабушек, не было семьи в обычном ее понимании, не было дома, я не была приучена к человеческой жизни, мало того, я не видела такой жизни, а потому в семнадцать лет мне и в голову не приходило, что отдать ребенка отцу – это плохо. Меня же отдали отцу, и ничего, я жива…

Я выжила, а вот Марсель нет. Не знаю, что именно стало причиной, но она заболела менингитом и умерла. Я успела застать ее в больнице еще живой. Смотрела на красивую, хотя и умирающую двухлетнюю девочку, не в силах поверить, что это моя крошка, которую я не видела почти полтора года. Время пролетело так незаметно, что я даже не сразу поверила, что это Марсель.

Она умерла, а я смотрела на малышку и вспоминала собственную мать, когда мы встретились с ней и с братом в кафе. Чем я лучше?

Тебе этого не понять, Тео, у тебя была нормальная семья, с заботливыми мамой и папой, с сестрами, домом, устоявшимся бытом, с семейными традициями… У вас был постоянный дом, вы знали, что вечером все соберутся за общим столом, будет вкусно пахнуть из кухни, что о вас позаботятся родители, а потом вы будете заботиться о них. А мы ничего этого не видели. Фургон с блохами – плохая замена дому, бордель с вечно хохочущими или визжавшими «девушками» тоже, и грязные комнатушки с нищенским содержимым, когда мачехи меняются раз в сезон, мало похожи на нормальную жизнь.

Нет, я не жалуюсь, совсем не жалуюсь, просто пытаюсь объяснить, что мне негде было научиться нормальной жизни, я видела ее только со стороны, словно в витринах магазинов.

Конечно, я плакала из-за смерти Марсель, вернее, напилась в стельку. Но не только потому, что малышка умерла, я ведь не успела почувствовать себя матерью, но и потому, что у нас не было денег на ее похороны. И взять эти десять франков тоже негде. Симона Берто, с которой мы в то время вместе выступали на улицах, порылась в своем кошельке и протянула один франк. Смешно, вместо десяти только один! Но у меня не было и того.

Петь? Но за день я все равно не соберу столько, а держать малышку не будут, просто закопают в общей могиле. Я и так чувствовала себя ничтожеством, бросившим малышку, а если ее и похоронят, словно безродную…