Эффект бабочки, Цикл: Охотник (СИ)

надежде согреться хоть немного. Далее, сменив прямые классические брюки на джинсы, собрал испачканную кровью одежду и отнёс её в прачечную, бросив посреди тёмного

гулкого помещения на полу. Меня мало волновало, что с ней будут теперь делать, равно как и то, что будет теперь происходить со мной.

Как робот, которого поставили выполнять алгоритм, я собрал необходимые вещи и

вскоре уже выруливал с территории поместья Гото, отключив телефон. Впереди были

сутки полного одиночества, которые мне хотелось потратить на себя, а точнее, на

генеральную уборку в своей голове: требовалось устаканить всё то, что мне в неё

столь любезно влил Акира. Почти тысяча километров впереди и нет никого рядом, кто

мог бы помочь отвлечься и забыть обо всём как о кошмарном сне. Возможно, я

предчувствовал тогда нечто дурное, но гнал это от себя всеми возможными силами.

Тогда такое зыбкое понятие, как «предчувствие», ничего для меня не значило. Я желал

фактов, достоверных и железных, я жаждал быть уверенным и не мог понять, насколько

же эта сталь обманчива на самом деле, на какую топкую почву я завожу себя, пытаясь

осмыслить за пару месяцев то, на что иные тратят целые жизни. В те зыбкие часы, наполненные шумом мотора, я думал не столько о том, как это вообще возможно, а

почему мне до сих пор никто ничего не сказал. И почему же мать вдруг вздумала это

от меня прятать. Я несколько раз порывался включить телефон и позвонить ей, попросить о встрече, но затем откладывал мобильник на соседнее сидение и снова

проваливался в тяжкую мешанину собственных мыслей.

Всплывали воспоминания случайно подслушанных мною разговоров матери с отцом, их

короткие перепалки: «Я не хочу отдавать собственных детей, Рафаэль»; «Артемис уже

взрослый, скоро его заметят. Не смогут не заметить. Ты же видел, какой он»; «Такова

наша семья»…

…Качнув головой, я про себя сплюнул, но лишь поджал губы, впиваясь пальцами в руль.

От кого бы они ни пытались скрыть нас с братом, тащить нас к Акире, как и сказал

отец, было наиглупейшей из идей. Но я ни разу не пожалел. До тех пор. Через полтора

часа позади осталась Фудзи, воспеваемая всеми, кому не лень, но дорога так и не

поменялась для меня. А к ночи я остановился в Окаяме, в неприметном отеле, который

таким даже язык назвать не поворачивается. Несколько облагороженная ночлежка для

очень экстремальных туристов. Да и остановился я там только потому, что сил

пялиться на дорогу и крутить баранку больше не было. Рисковать с какой-либо едой я

не стал. Да и заказывать комнату заранее не пришлось — благо, желающих

перекантоваться в этом скромном клоповнике не было.

Наспех приняв абсолютно ледяной душ, закрыв глаза на присутствующие следы грязи, вскоре я уже забылся пустым сном. И только для того, чтобы через восемь часов

подорваться, заплатить за ночь и отправиться дальше. В забегаловке неподалёку я

прихватил пару сладких данго и сомнительный пластиковый стаканчик с лаймовым

рамунэ. Придираться не было ни смысла, ни времени, ни желания. Зато желудок, получив порцию дряни, мгновенно и испуганно притих до определённого момента, не

став настаивать на добавке. С меня бы сталось покормить себя, любимого, и чем-то

ещё более вредным.

К утру мыслей в голове стало на каплю больше. Что за человек ждёт меня на том конце

Хонсю? И ждёт ли вообще? Предупредил ли его Акира или я вломлюсь к ничего не

подозревающему и неповинному человеку, напугав его до полусмерти? А если меня всё

же ждут, что я могу услышать такого, что заставит меня поверить в слова Гото? Как

не знающий меня человек сможет продемонстрировать мне что-то про меня, о чём я

вовсе не подозреваю? Потерев болящие глаза, я со вздохом свернул с шоссе в сторону

Хиросимы. Заезжать туда не было в моих планах, но мозг отказывался работать, а

задница и вовсе молила о пощаде после стольких часов за рулём. Побаловав себя

очередной порцией местного фастфуда, я скорректировал маршрут, решив немного

проехать по побережью. Монотонная дорога утомляла, сил смотреть на медленно

тянущиеся впереди вереницы машин не было, и я хотел порадовать свой взор хотя бы

морем. Время приближалось к двенадцати, а солнце шпарило беспощадно. В толстовке

было даже жарко, и я расстегнул её, не смущаясь косых взглядов случайно проходящих

и проезжающих мимо людей. С моря, конечно, задувал прохладный влажный воздух, но

его не было в салоне машины, даже при всех открытых окнах. А с той скоростью, с

которой я старался ехать, переваливая за все границы допустимого, открытые окна

весьма и весьма мешали, ставя под угрозу не только меня, но и других «участников

дорожного движения». Задумчиво сжевав чизбургер и допив жидкий отвратительный кофе, я отправил мусор в урну поблизости и вернулся на место водителя, но трогаться с

места не торопился. На душе скреблись кошки, а вакуум в голове только начинал

рассасываться, но я никак не оставлял надежду, что сейчас зазвенит будильник и всё, что я успел увидеть, узнать, растворится в дымке забвения.

— Магия, чтоб её, — проворчал я себе под нос, поворачивая ключи в зажигании и

направляя машину к заправке, — стихии, мать их. Двести лет изгнания.