Эффект разорвавшейся бомбы. Леонид Якобсон и советский балет как форма сопротивления

В постановочном процессе принимала участие вся труппа. Например, он ставит па-де-де. Перед ним стоит несколько пар и каждый пробует, у кого что получается. Какая-то поддержка вдруг у одной из пар выходит. Якобсон, наверное, и не знал вначале, что она приобретет такой вид, а ему нравится: значит, делаем так. Своими движениями, своей пластикой мы могли что-то ему подсказать.

Я всегда очень волновалась, когда шла на репетицию. Якобсон очень быстро сочинял хореографию, причем маленькими музыкальными фрагментами. Прослушает совсем крошечный кусок и тут же, пока еще в ушах звенит, показывает движение. Чтобы успеть их схватить, запомнить и тут же самой изобразить, необходимо полностью мобилизоваться. Важно было соответствовать его молниеносной фантазии – если ты упускал только что возникшее движение, в следующий раз он показывал его уже иначе. Поэтому он просил нас: «Быстрее, быстрее – все, кто есть, запоминайте, я больше не смогу так показать. А было именно то, что мне нужно». То, что мгновенно и спонтанно рождалось в его воображении, так же быстро и улетучивалось. Только в этом была уязвимость его импровизационного метода. К его хореографическому языку нельзя было привыкнуть – он всегда удивлял. Никогда нельзя было знать заранее, как он начнет ставить и как закончит [Климова 2010: 133].

Для субъектов этой системы процесс работы с Якобсоном, по общему мнению, был изнурительным. Сережникова разделяет ощущение тревоги Климовой, вспоминая, как создавалось моцартовское па-де-де и как физически и эмоционально пугала эта неопределенность: