Эффект разорвавшейся бомбы. Леонид Якобсон и советский балет как форма сопротивления

Последствия тоталитарной власти довольно неоднозначны, особенно в том, что касается артиста, имеющего дело с танцем, в отличие от тех, кто имеет дело с другими видами искусства или со СМИ. Якобсон выполнял для советской власти важную, но в то же время опасную роль. Зная о том, как работает чувственный медиум, каковым является танец, разбираясь в интеллектуальных и эстетических потребностях танцовщиков, он постоянно ставил перед ними задачи, вовлекал их в работу. Но и власть нуждалась в нем и в его искусстве, одновременно с этим опасаясь их. Функционеры могли ограничивать Якобсона своими рамками, приказывать, запрещать. Но как только Якобсон начинал работу в репетиционном зале, чиновники уже были не в состоянии его контролировать. Шостакович имел возможность спрятать написанную партитуру, А. И. Солженицын тайно передал копию своей рукописи на Запад и ждал удачного момента для ее публикации. Но для балетмейстера Леонида Якобсона все обстояло иначе. Находясь внутри тоталитарного государства, он изображал на сцене сопротивление, пользуясь при этом общедоступным языком гражданской покорности и придумывая на глазах у всего советского мира к этому языку новый синтаксис. По мере того как интересы личности в советском государстве растворялись в навязываемой идеологической повестке, заслуги Якобсона росли. Заложенные в его спектаклях эстетические, политические и моральные смыслы становились спасательными кругами, передающими публике посредством танца надежду.

Глава 2 Начало

Учиться быть чужаком

Половину сделала война, остальное довершила революция. Война была искусственным перерывом жизни, точно существование можно на время отсрочить (какая бессмыслица!). Революция вырвалась против воли, как слишком долго задержанный вздох. Каждый ожил, переродился, у всех превращения, перевороты.

Б. Л. Пастернак. Доктор Живаго

[Пастернак 2004: 145]

Не сохранилось ни одной фотографии с железными кастетами, которые достались однажды осенью 1918 года подростку Леониду Якобсону. Он носил их, чтобы в случае чего защитить своих младших братьев, у которых старшие ребята норовили отобрать теплые пальто. Это были годы, когда трое братьев Якобсонов – 14-летний Леонид, 13-летний Сергей и 12-летний Константин – оказались в печально известной Петроградской детской колонии – летнем лагере в Уральских горах близ Западной Сибири, откуда из-за поднявшейся революции на протяжении нескольких месяцев не могли уехать около 800 детей [League 1920; Gitelman 2003]. Якобсон держал кастет в кармане пальто долгие годы, объясняя это тем, что чувствует себя так ночью по дороге домой в безопасности. «В Советском Союзе всегда опасно», – говорил он[50].

В 1948 году, через 30 лет после революции, началась сталинская кампания по ликвидации того, что еще осталось от еврейской культуры. Из книжных магазинов и библиотек изымалась еврейская литература. Закрылись две последние еврейские школы. Разогнали еврейские хоры, любительские и профессиональные театры. Сотнями стали арестовывать еврейских писателей, художников, актеров и журналистов. Евреев везде, где только можно, устраняли с руководящих постов: в армии, правительстве, прессе, в сфере образования и юриспруденции[51]. Примерно в это же время Ирина Якобсон забрала у мужа кастеты и выбросила в Фонтанку[52]. Она испугалась, что если у еврейского артиста вдруг обнаружат при себе оружие, то смертного приговора ему не избежать, особенно если учесть, что как раз перед тем был принят закон, по которому за ношение оружия давали десять лет тюрьмы. Однако Якобсон был в бешенстве. «Как ты могла! – возмутился он. – Это единственный мой способ защититься!» [Якобсон И. 2010: 23].