Эффект разорвавшейся бомбы. Леонид Якобсон и советский балет как форма сопротивления

Сам Якобсон никогда не боялся ареста и, несмотря на весь государственный антисемитизм, никогда не скрывал своего еврейства. В отличие от многих, он сохранил свою вопиюще еврейскую фамилию. В его постановках не просто присутствовали еврейские темы – у него были и еврейские персонажи, и характерные еврейские жесты. Партитуру он заказывал у еврейских композиторов, а декорации – у еврейских художников, так что к середине карьеры Якобсона все же заклеймили «безродным космополитом» (уничижительный эвфемизм, обозначавший еврейских интеллектуалов)[53]. Первым навесить на него этот ярлык додумался А. Л. Андреев, консервативный хореограф, который написал в 1951 году во внутритеатральной газете «За советское искусство» статью под названием «Космополит в балете» [Ezrahi 2012: 177]. После этой статьи Якобсона немедленно уволили из Кировского театра, и следующие четыре года он был вынужден работать в других местах[54]. Но поскольку в таланте Леонида Вениаминовича продолжали нуждаться и публика, и артисты, то вскоре после смерти Сталина Лопухов (сменивший Сергеева на посту художественного руководителя балета Кировского театра) нанял Якобсона обратно.

Подобно многим евреям в России, Якобсон воспринимал свое еврейство исключительно в контексте биологии и самосознания – иными словами, в контексте происхождения и душевной организации. Судя по всему, никто из семьи Якобсона не был соблюдающим евреем, однако вдова хореографа Ирина вспоминает, что порой Леонид характерно раскачивался, сидя в кресле у себя дома, подобно тому как иудеи раскачиваются во время молитвы. Когда Ирина спросила его, почему он совершает эти странные движения, Леонид ответил, что это, очевидно, осталось от бабушки и дедушки. Однажды о том же самом его спросили и сидевшие в гостях друзья, и тогда он ответил: «Это потому, что я еврей»[55].

На официальном уровне идентичность Якобсона была зафиксирована в его паспорте – всем известная «пятая графа», в которой у всех советских евреев значилось не «русский», а «еврей» [Giants 2003:226]. Парадоксальность советской политики заключалась в том, что советских евреев вынуждали забыть о своем происхождении и в то же самое время их принудительно выделяли в отдельную группу. Якобсон был евреем в культурном смысле слова, он не был ни сионистом, ни ортодоксальным иудеем, ни сторонником Бунда. Независимо друг от друга ведущие историки русского еврейства – Стивен Ципперштейн и Цви Гительман – отмечали, что поскольку в Советской России было запрещено изучать иврит и соблюдать религиозные обряды, то единственным способом продемонстрировать свое еврейство стал брак также с еврейкой и отсутствие религиозности. Другими словами, все сосредоточилось на воспроизводстве культурной памяти [Zipperstein 1999: 82]. Как пишет Гительман:

Большинство евреев России и Украины считали свое еврейство исключительно вопросом происхождения и придерживались субъективного чувства принадлежности к группе. Еврейская идентичность воспринималась так, как ее определяло советское государство – в качестве принадлежности к этнической группе («национальности») [Gitelman 2003:4].

По мнению исследователя, противоречие, лежащее в основе такой политики, которая официально отрицала национализм и в то же время сдерживала ассимиляцию, и привело к тому, что к советским евреям в период с 1930-х по 1980-е годы стали относиться как к гражданам второго сорта [Gitelman 2003: 3]. Когда Лопухов принял Якобсона обратно в Кировский театр, тот сразу по возвращении из «ссылки за еврейство» поставил миниатюру «Влюбленные», в которой вывел на сцену двух откровенно еврейских персонажей. Для участия в постановке он выбрал свою жену, потому что из всей труппы Кировского театра еврейкой была только она, и, стало быть, лишь она подходила на эту роль. Алексей Миронов, не будучи евреем, согласился стать в этом балете ее партнером.

Петроградская детская колония