Эффект разорвавшейся бомбы. Леонид Якобсон и советский балет как форма сопротивления

О времени, проведенном в колонии, Леонид Якобсон не рассказывал никому, кроме своей будущей жены Ирины. Однажды во время Второй мировой войны, при приеме на работу в Кировский театр, ему под строгим секретом пришлось упомянуть об этом во время заполнения анкеты. Он втайне хранил те самые тетрадки с заметками и стихами, которые ему оставляли на память друзья в течение второго года одиссеи. В 1953 году от Якобсона потребовали сделать официальное автобиографическое заявление, в котором роль спасителей следовало приписать русским. Он написал, что в 1918 году петроградских школьников из-за голода эвакуировали в Сибирь; когда разразилась Граждан – ская война, школьников, которых было около тысячи, месяц за месяцем перевозили из одного сибирского города в другой. Сам Якобсен, по его словам из автобиографии, «почти целый год жил во Владивостоке, там продолжались уроки, а когда настало время вернуться в Петроград, из-за того, что Транссибирская магистраль была разрушена, правительство отправило нас пароходом через Тихий и Атлантический океаны»[75].

Всю правду об этой истории балетмейстер раскрыл лишь в 1973 году, когда, впервые со времени спасения детей, в Ленинград приехал Бремхолл[76].

«То, что Якобсон плавал на том корабле, было тайной, – подтверждает Ирина. – Он нигде не упоминал, что выезжал за пределы страны. О таком никто никогда не говорил». Накануне визита Бремхолла в газетах и по радио объявили, что всех выживших колонистов приглашают на торжественную встречу с ним по случаю вручения ему Почетного знака Российского общества Красного Креста[77]. Двести человек пришли встретиться с Бремхоллом и поделиться общими воспоминаниями. Бремхолл отдельно поинтересовался по поводу Якобсона, которого помнил по имени как мальчика, заботившегося о младших братьях, но главное – самого любопытного из детей и самого лучшего танцора. Якобсон тут же широким жестом пригласил всех 200 человек, присутствовавших на встрече, на представление своей труппы в Ленинградской консерватории. Жена с тревогой напомнила ему, что билеты на концерт уже все распроданы. В тот же вечер, когда в театр прибыла сотня бывших колонистов, Якобсон вышел на сцену и поведал публике о замечательном человеке Бремхолле, а также о том, как он спас Петроградскую детскую колонию. «Если бы не Американский Красный Крест, членом которого был мистер Бремхолл, сегодня меня не было бы на этой сцене», – заключил Якобсон. Затем он попросил публику уступить 100 мест на этот вечер и пообещал обладателям билетов обменять их на такие же билеты в другой вечер. Зрители любезно согласились. Когда Бремхолл шел к своему месту, весь зал аплодировал ему стоя. А в завершение вечера он вышел на сцену для последнего поклона вместе с артистами Якобсона[78]. Ни Якобсон, ни Бремхолл никогда не говорили о том, что существует связь между удивительным спасением Якобсона в колонии и его профессиональной стезей, на которой ему удалось создать свою собственную безопасную колонию на сцене. И все же эта связь, вероятно, существует.

Ведь именно испытания, перенесенные им наравне с другими оставшимися без родителей российскими детьми в колонии, могли научить будущего балетмейстера стойко переносить изоляцию, уклоняться от требований социального порядка с помощью невербального поведения, а также тому, как через непроизвольное экспрессивное поведение могут проявляться истинные убеждения. Вполне может быть, что детский опыт скитаний и странствий помог ему приобрести способности, которые впоследствии позволили откровенно еврейскому артисту выжить в Советской России. Якобсон потерял все: семью, школу, дом, а в результате большевистской революции потерял страну и попал в хаос вновь рождающейся России. Он оказался с корнем вырван из прежней социальной организации своей жизни, и это, вероятно, подготовило почву для того, чтобы в качестве своей новой нации он начал воспринимать балет.

Не исключено, что Якобсон обратился к танцу как к метафорическому языку, позволяющему поведать о своих утратах. В начале 1921 года, уже через несколько недель после возвращения в Петроград, он чувствовал, что сердце его принадлежит лишь танцевальной студии. Именно там телесность обретала четкую систему координат для достижения целей. Именно там для 17-летнего юноши, который из-за войны пропустил большую часть формального школьного обучения, снова открылся путь в будущее. Хотя до февраля 1931 года мать Якобсона была еще жива, фактически его семьей стал балет. Возможно, балет был для него своего рода альтернативой внешнему миру, областью, где юный балетмейстер мог выразить социальный протест, передать свои взгляды советским зрителям, находясь при этом на относительно безопасной территории театра. Еще не раз балетная сцена сыграет роль политического рупора, станет местом, где можно легко обойти все подводные камни, связанные с культурной категорией еврейства в Советской России.