Эгипет. Том 2

— Да. На самом деле, я, кажется, припоминаю, что той зимой он немного поработал.

— Тебе так кажется?

— Я имею в виду, что, кажется, так говорил Бони, — сама я помню не слишком хорошо; тогда это казалось неважным. А почему ты говоришь так тихо?

Пирс переложил телефон на левую сторону и наклонился к углу маленькой будки.

— Предполагается, что здесь телефоном можно пользоваться только в экстренных случаях, — сказал он. — Не для долгих разговоров.

— О. — Пауза, которая намекала на недоумение, возможно, на то, что она хочет спросить: «здесь — это где?», но она только сказала: — А почему ты хочешь это знать?

Он еще не мог сказать, почему или что он искал в последних днях Крафта. Он приблизился к концу рукописи Крафта и чувствовал, как будто его поймали в ловушку, как будто он достиг точки, которой достиг сам Крафт, убегая от несомненных фактов, и сейчас они оба стояли рядом на краю разветвляющихся возможностей, лицом к решениям, которые сейчас мог принять только Пирс.

— Ты знаешь, в том году с ним познакомился Бо.

— Бо Брахман?

— Да. Примерно тогда Бо переехал в Дальние горы. И он часто заходил к Крафту.

— Почему? Я хочу сказать, что он хотел?

— Не знаю. Это было до того, как я вернулась. Тогда я жила в Блумингтоне.

Бо Брахман верил, что мир создан из историй. Он сказал об этом Пирсу и, конечно, не ему одному. Все истории, говорил он, это единственная история. Или, может быть, он сказал так: единственная история — это все истории.

В то зимнее утро они сидели в коттедже Пирса. Именно тогда Бо в последний раз видели в Дальних горах. Единственная история. Не тебе предстоит завершить работу, сказал Бо. Но и ты не должен сдаваться. И Пирс двинулся в путь.

— Ты еще здесь? — спросила Роузи.

— Эта не такая, как остальные у него, — сказал Пирс. — Другая.

— Быть может, из-за времени, когда он писал ее, — сказала она. — Ты знаешь. В те годы. Все становилось другим. После того как долго оставалось неизменным.

— Да, — сказал Пирс. — Какое-то время казалось именно так.

— Каждый день ты встаешь и что-то не так, как вчера, когда ты ложился спать. Я помню.

— Да.

— Волосы. Идешь спать, встаешь, и у каждого встреченного мужчины бакенбарды на щеках.

— Я помню.

— Идешь в кровать замужней, — сказала она. — Встаешь свободной.

— Так что ты не знаешь, — сменил тему Пирс, — насколько близко он подошел к концу.

— Не-а.

— Нет?

— Ну, наверно это зависит от того, — сказала она, — насколько толстой он собирался ее делать.

— Для более толстой книги он должен был бы начать пораньше. — Молчание. — Я пойду дальше, — сказал Пирс. — Я уже недалеко.

— Позвони мне, когда дойдешь до конца. Где бы ты ни был.

Он повесил трубку, но какое-то время не выходил из узкой щели, не больше исповедальни, в которой висел телефон. На полке лежал огрызок карандаша, изрядно пожеванный; на белой стене не было никаких граффити или номеров телефонов, написанных влюбленными. Он подумал о том, что тут уместно было бы написать. Credo quia absurdum^[485]. Inter faeces et urinam nascimur^[486]. Позвони Vat 69 — это номер Папы^[487].

В своей келье он уселся за стол, на котором рядом с серой плитой компьютера лежала фотокопия книги Крафта. Компьютер назывался Зенит^[488]: «Z» в логотипе на крышке была таким же зигзагом молнии, как на больших радиоприемниках и проигрывателях, которые они слушали в Кентукки: Сэм включал на них свои записи Карузо^[489] и рапсодию Гершвина^[490]. Два ползунка на обеих сторонах корпуса разблокировали его, и компьютер открывался, как ящик: нижняя половина была клавиатурой, на которой Пирс работал, другая — стеклянной пластинкой или экраном, на котором видел результаты работы. Он назывался лэптоп, «наколенный компьютер»^[491], хотя держать его на коленях, даже таких широких, как у Пирса, было неудобно. Прямо перед ним, на половине с клавиатурой, находились две маленькие прорези, в каждой из которых находился квадратный плоский «диск» с магически закодированной информацией: с левой стороны — команды, которые машина должна была понять и выполнить; справа — диски, содержавшие книгу Крафта, которую Пирс перепечатывал с фотокопий Роузи, по ходу дела кое-что меняя.

Пирс включил его. Никакой дэмон Бруно или доктора Ди не был настолько могущественным, как этот компьютер; когда он и миллион его собратьев появились на свет, мир начался заново. Так утверждали те, кто любил их и обслуживал их — и обслуживались ими. Проснувшись, компьютер вывел на экран вопрос — вопрос, который Пирс научил его задавать: «Чем я могу помочь тебе?»