Египетский роман

Благодаря общению с этой семьей Старшая Дочь на всю жизнь избавилась от потребности карабкаться вверх по общественной лестнице. Они были членами партии «Свобода» – «Херут»[16] и голосовали за Бегина. Старшая Дочь действительно ощущала у них в доме свободу, еще как ощущала! Во-первых, простор! Это была огромная квартира, созданная из двух. Старшая Дочь отродясь не видела ничего подобного. Когда старшая из сестер захотела фиолетовую комнату, пригласили специального дизайнера. Сколькому она у них научилась! Целые трапезы без хлеба. Салфетки, красиво сложенные рядом с ножом и вилкой, а иногда подавали серебряные столовые приборы, дедушкино наследство. Впрочем, праздничный серебряный набор казался ей не таким красивым, как повседневный, сияющий оттого, что его мыли швейцарским порошком в электрической посудомойке.

А как она однажды опозорилась! Мать, добрая, но со странностями, очень старавшаяся всем угодить, протянула руку за ее тарелкой, а Старшая Дочь подумала, что она хочет, как говорится, «дать пять», и «дала пять» в ответ.

Ей было тогда тринадцать.

В перерыве между блюдами мать зажигала сигарету. За столом говорили о Кафке, и все участвовали в беседе. А еще выяснилось, что педикюр можно сделать на дому, не обязательно ездить в школу косметики в Холон.

Даже иврит в их доме звучал необычно, отличался от того, какому их учили в школе. Вообще, чувствовалось что-то необыкновенное во всем. Дом был полон книг, но то были книги на иврите, некоторые новые, например «Блошиный цирк»[17] и другие неизвестные ей названия. Ох, несдобровать бы ей, произнеси она там имя Сталина! Но ведь они же отдали длинноволосую дочь в школу, где даже после того, как все узнали об ужасах сталинизма, некоторые учительницы порой заменяли в столовой бюст Гордона бюстом Сталина. Сторонники «Херут» отправили привыкшую к изысканным блюдам девочку в школу с обедом для рабочих. Не ужилась она в прошлой школе, вот ее и перевели в эту, известную своей готовностью принимать всех, а девочка в отместку ломала себе руки-ноги.

В большой квартире убирался работник по имени Рами. Этот высокий мужчина запутался в долгах, а теперь взялся за ум и возвращал их. Если Старшая Дочь и ее подруга проходили мимо, а он мел улицу, они игнорировали его, хотя в доме болтали с ним о том о сем. Старшая Дочь игнорировала его и тогда, когда одна встречала его на улице, потому что понимала, что так принято. Однажды на улице Дизенгофа она все-таки поздоровалась, но он не ответил.

Для Старшей Дочери это были люди, которые умеют жить правильно. От «Херут» они перешли к «либералам»[18], и от этого их свобода в глазах Старшей Дочери еще более возросла, потому что стала теперь универсальной. За едой они смеялись над словами друг друга, то есть один что-то говорил, а другой смеялся, как будто первый рассказывал анекдот. Иногда они и правда рассказывали анекдоты. Кто-нибудь говорил: «Послушайте, какой анекдот», – и все слушали, не перебивали.

Им принадлежала шоколадная фабрика, поставлявшая шоколад одного качества в армию и шоколад другого качества в самые изысканные городские кондитерские. В их большом холодильнике «Вестингхаус» всегда можно было найти большой кремовый торт, который им посылала одна из кондитерских. Порой там обнаруживалось два разных торта, а то и все три. Тогда Старшая Дочь получала три куска, по одному от каждого торта, в точности как ее длинноволосая подруга. Когда из-за сломанной руки или ноги подруга не могла носиться на улице и выпускать скопившуюся энергию, она становилась очень нервной, и вся семья превозносила терпение Старшей Дочери, которая каждый день часами сидела у них, лишь бы не возвращаться домой. Старшая Дочь и не думала, что так можно кого-то хвалить, тем более ее. И располагался их дом очень удобно: на Га-Яркон, почти на углу Нордау, напротив Сада Независимости, прилегающего к Средиземному морю. Два дома отделяла друг от друга только красивая аллея. Старшая Дочь была худого сложения, тоньше Твигги[19] у нее были тонкие длинные ноги, и она ходила большими шагами. Расстояние было таким коротким, а деревья такими величественными и прекрасными, что у нее поднималось настроение, и вдруг улетучивалась и скука, и бессмыслица существования. Много километров она отшагала взад-вперед по этой красивой аллее.

Школьная столовая представляла собой большой прямоугольник, с краю которого на деревянном пьедестале возвышался бюст А. Д. Гордона. Длинные и узкие столы стояли в два ряда. Стульев не было, только спартанские скамейки. В центр стола ставили огромный котел, куда дети сливали остатки первого, прежде чем наложить в ту же тарелку второе. Идея этой кастрюли, именуемой «универсал», была позаимствована школой из кибуцной культуры совместного питания. Сегодня «универсалы» уже исчезли, а то же слово стало обозначать мастера на все руки или того, кто исполняет много разных дел по мере надобности.