Египетский роман

Когда она попала в больницу в последний раз – и уже не вернулась обратно, – скорую помощь никто не вызывал. Единственная Дочь позвонила Старшей Дочери и сказала, что они едут в больницу из-за ревматических болей в ноге, а поскольку Старшая Дочь хотела знать первой, она ставит ее в известность. Она все еще говорила очень хрипло, и ее голос надрывал сердце.

Единственная Дочь была женщина добросердечная. Поскольку Старшая Дочь всегда отстаивала свое положение в семье, которое казалось ей ненадежным, Единственная Дочь сообщила о том, что едет в больницу, ей первой. Они еще встретятся там.

Ее положили в терапевтическое отделение, сделали обезболивающий укол и ингаляцию. Старшая Дочь (мы и дальше будем называть ее Старшей Дочерью, потому что за пятьдесят с лишним лет она так и не ощутила себя полноценной личностью за пределами семьи, но видела себя в основном глазами своей матери, Вивиан, и все еще боролась за ее признание) была привязана к Единственной Дочери и приходила к ней по утрам, приносила капучино из кафе на первом этаже. Она видела, как та уходит, и говорила про себя: пусть это поскорее закончится, пусть она отойдет, ведь она так страдает; помилуй ее и прибери, чтобы она отмучилась. Боли были страшные. Старшая Дочь хотела сама вколоть морфий, а потом пусть придет медсестра и завершит начатое. Единственная Дочь по-прежнему говорила хрипло и называла Старшую Дочь «душа моя», чего раньше никогда не делала. Было ясно, что конец близок.

В четверг поднялся уровень сахара, но медсестры сказали, что они знают – да-да, они знают, – и не стали вводить инсулин. Как можно не дать инсулин больному с уровнем сахара шестьсот единиц?[12] Непонятно. Муж хотел ввести инсулин из их домашнего запаса, но когда он сделал это неделю назад, сестры накричали на него, дескать, он может убить больную. Он не врач, и пусть не прикасается к ней. Старшая Дочь снова и снова ходила к сестрам и к врачу, говорила им про высокий уровень сахара, это опасно, если не дать инсулин, возникнут необратимые последствия, но при этом знала, что лучше всего не бороться за жизнь Единственной Дочери, а воспользоваться сбоем системы. В пятницу в шесть утра в доме Старшей Дочери зазвонил телефон, и муж Единственной Дочери сказал ей: «Все кончено». Старшая Дочь закричала в голос, и испуганные соседи постучались в дверь, спросили, что случилось.

Глава 6 Начальная школа

Чарли и Вивиан отдали дочерей в школу имени А. Д. Гордона[13]. Там учились дети рабочих, уроки шли до без пяти час, обед до полвторого, а потом до четырех дети выполняли домашние задания – словом, ученики пребывали в учреждении по максимуму.

Располагалась школа на улице Лассаля, между улицами Бен-Йегуды и Га-Яркон, неподалеку от проспекта Бен-Гуриона, который тогда еще назывался проспектом Керен-Кайемет. На Бен-Йегуды, возле магазина дорогих ковров, покупали круглую синюю жевательную резинку. Продавщица была родом из Персии, как и ковры.

Обеды в школе – «рациональные» и скудные. Школа исповедовала идеологию социалистического сионизма, но сохраняла еврейский колорит в виде странных, непонятно к кому обращенных молитв. Если бы не иудео-христианская среда дома, Старшая Дочь решила бы, что совершает языческие камлания.

В те дни, в Израиле периода холодной войны, кое-кто сдвинулся левее левого, и в школе учились дети родителей, которые уже тогда верили, что два государства для двух народов есть жизненная необходимость. В школе это даже считалось бонтоном. Впрочем, такая идеология уравновешивалась непрестанным потоком песен «о Стране Израиля», которые исполняли в любую свободную минуту под руководством учителя музыки Меира Мора. Он играл на аккордеоне, нагоняя страх на всех учеников, и, похоже, на себя самого. Неудивительно: всю Вторую мировую войну он скрывался в яме.

Из-за того, что пережил Меир Мор, ни один ученик и ни одна ученица не осмеливались взбунтоваться. Всякий раз, когда он вешал на грудь аккордеон, двести учеников средних классов школы, с четвертого по восьмой, покорно подхватывали куплеты, хотелось им того или нет. Например, каждый день в столовой перед обедом или целый час в воскресенье утром, чтобы неделя началась «с правильным настроением».

Вивиан, работавшую мать, весьма устраивало, что девочки пристроены до четырех. Чарли обедал в закусочной авиакомпании, девочки обедали в школе, самой ей хватало бутерброда, который она получала на работе к чаю. Так что дома даже раз в день не приходилось накрывать на стол: с легким ужином можно примоститься перед телевизором. Если Вивиан что-то и ненавидела в этом мире, так это (помимо еще некоторых вещей, которые она тоже ненавидела) необходимость накрывать на стол – ведь потом же все убирать, поясняла она.