Его последние дни

— Работа такая. Если ночью в отделении кто-то, пардон мой французский, бзднет — то я должен об этом знать. И не только о самом факте, но и как часто, вследствие чего, чем пахло и есть ли положительная динамика.

Я засмеялся, представив, как он заполняет какой-нибудь журнал учета бзды… бздей, бздюхов? Да как это сказать-то?

— Но, вообще, я просто увидел, что вы на телефон смотрите как на погибшего родственника.

— В некотором смысле так и есть.

Я только сейчас понял, насколько мне горько от того, что разбит экран. И я не мог понять, почему именно. Данные из телефона не пропали, книгу можно будет вытащить. Почему так тоскливо?

— Можно посмотреть?

— Держите.

Я протянул ему телефон. Он покрутил его в руках, смешно шевеля усами. Мне показалось, что это не усы, а вибриссы, с помощью которых он сканирует окружающее пространство.

— Мда, досталось старичку. Ну, что-нибудь придумаем.

— В каком смысле?

Розенбаум только махнул мне, призывая идти за ним, и открыл дверь ординаторской. Я вошел внутрь. В дальнем левом углу за компьютером сидел доктор Гусейнов. Он бросил на меня косой взгляд, но ничего не сказал. Только стал печатать чуть более громко.

Розенбаум указал мне на диван у правой стены, а сам сел за стол около дивана, пошевелил мышкой, выводя компьютер из сна. Воткнул шнур в мой телефон, несколько раз клацнул.

— Какой пароль?

— Хм, не так-то это легко. Сейчас…

Я наклонился над клавиатурой и поводил над ней пальцами. Помогло.

— А что вы хотите сделать? — почему-то только сейчас поинтересовался я.

— Распечатать книгу вашу. Не могу же я экран починить. А вам как-то работать надо.

Я опешил. Мне казалось, его интерес к судьбе экрана чисто административный. Мол, дорогая вещь, все такое.

— Да не стоит, я утром выйду и экран заменю.

— Никогда не знаешь, когда настигнет вдохновение.

— И ручку дадите? — удивился я.

— Нет. Ручка есть в комнате досуга. Можете там работать под присмотром санитаров.

Зажужжал принтер. Розенбаум отвлекся от монитора и повернулся ко мне. Внимательно присмотрелся к моему лицу, наверное, разглядывал губу. Покачал головой:

— Ну и что произошло?

Я понял, что не успел подготовиться к разговору. Не принял решения, врать или нет, подставлять Семецкого или нет. Сразу же вспомнилась его наглая улыбка. Я покосился на сидящего в дальнем углу Гусейнова, мне не хотелось разговаривать при постороннем, но я рассудил, что принтер шумит достаточно громко и он ничего не услышит.

— Еще не определились? — усмехнулся Розенбаум. — Нужно время на подготовку ответа? Ну тогда задам другой вопрос. Что такого вы увидели на лице санитара, что готовы были и с ним драться?

— Я был расстроен, и он… Не к месту оказался. — Но еще до того, как я закончил фразу, мне стало стыдно: зачем тут-то врать? — На его лице я увидел снисхождение.

— Интересно, а почему за это надо бить? — удивился он.

— Вы уверены, что правильно понимаете значение этого слова? — уточнил я, снова напомнив себе не использовать буквы «п» и «б».

— Ну, полагаю, что тут речь о покровительственно-высокомерном отношении?

— Именно.

— И это повод бить человека? — повторил свой вопрос на другой лад Розенбаум.

— Чтобы знал в следующий раз, что до того, как разрешать чему-то… — Я задумался, как обойти букву «б». — ...Существовать, надо удостовериться, что это что-то нуждается в его разрешении.

Розенбаум посмотрел на меня откровенно удивленно. Даже ус покрутил.

— Что, простите?

— Я стараюсь строить фразы без двух… звуков. — Я указал себе на губу. — Ощущения… так себе.

— Поразительный вы человек! — восхитился он. — Идеальный способ поставить собеседника в неловкое положение. Теперь если я хочу продолжать разговор, то вынужден расшифровывать странные обороты, допуская, что могу ошибиться. Либо я должен заставить вас говорить нормально, тем самым причинив вам боль.

— Ну не настолько больно, чтобы доходить до крайности, — заметил я. — Как видите, не умираю, если использую эти буквы.

Он улыбнулся одними усами, глядя на меня так, будто только что узнал, что у меня три руки.

— Хорошо, ну тогда скажите, а с чего вы решили, что санитар смотрел на вас снисходительно? Вы вообще уверены, что он это слово знает?

— Слово, может, и не знает. А смотрел именно так.

— Откуда такой талант к различению снисхождения? — давил в то же место Розенбаум.

— Сейчас вам стоит… — Я запнулся, тяжело тут обойти эти проклятые буквы. — …Взять другую формулировку, исключительно ради комичности.

— Как интересно может поменяться речь человека всего из-за двух букв, — усмехнулся Розенбаум. — И какую формулировку мне нужно избрать?

— Кто смотрел на вас со снисхождением? — Я попытался спародировать голос доктора.

— И кто? — спросил он абсолютно серьезно, применив тактику «дурачок».

— Кого на самом деле вы хотели ударить? — усмехнулся я, продолжая пародировать доктора.

— Ну, это как раз-таки более-менее понятно, — возразил он. — Тут у меня вопросов не возникает.

— Опять отца моего из шкафа вытащите?

— Ну а зачем вы его туда запихали?

— Ничего я никуда не… засовывал. Оставьте его в… оставьте его.