Его последние дни

— Мертвый мужик. — Я потер лицо ладонью. — Не знаю его даже.

— Где? В каких обстоятельствах?

— Лежит на койке того бедолаги, который… — Я рукой изобразил опухоль на затылке.

— Все время лежит?

— Нет, на секунду померещился.

— Бывает, — отмахнулся Розенбаум. — Тем более у писателей.

— Да вы издеваетесь? — возмутился я.

— Ничуть. Ваша психика активно реагирует на происходящее. Вы столкнулись с довольно непритязательной реальностью, а вдобавок еще и книжку пишете. Мне нужно привести вам в пример Флобера?

— Не надо, — фыркнул я и снова потер лицо.

— Меня больше смущает ваша реакция. Неужели никогда раньше вам ничего не мерещилось?

— Мерещилось. Просто… Не знаю даже… Сейчас это другое.

— Ну попробуйте объяснить.

— Это как будто не мое, понимаете? Я как будто… вижу что-то чужое.

— Чье, например? — Розенбаум странно прищурился.

— Отца, например! — Я всплеснул руками. — Ну чье еще-то?

— А что вы сейчас пишете? — уточнил он.

— Главу про него, — безнадежно ответил я.

Розенбаум не стал это комментировать. Он вздохнул, снова осмотрел меня и заговорил спокойным тоном:

— Таблетки не лечат. Таблетки снимают симптомы. Они просто помогают человеку соприкоснуться с реальностью. Дают ему силы для того, чтобы лечиться, понимаете?

— Какой вы душный, — вздохнул я.

— Работа такая. А что до уколов, не вижу для этого необходимости.

— А давно мы поменялись ролями?

— Ну, как только вам стало страшно, вероятно. — Он воинственно встопорщил усы. — Вы сразу стали искать, куда бы сбежать. В препараты в данном случае.

— Я устал убегать, — сказал кто угодно, но не я.

— Это хорошо. Больно, тяжело, но хорошо, — вздохнул Розенбаум. — Чем еще могу помочь?

— Что-то мне подсказывает, что никто не может мне помочь.

— Ну, самое важное придется делать самому. Все главные сражения в жизни происходят один на один.

— Ой, давайте только без этого пафоса. — Я закатил глаза, развернулся и пошел было в палату, но увидел очередь у процедурного кабинета.

Психи выстроились на прием лекарств. Мне тоже пора. Я встал в хвост змеи, питающейся успокоительными, антидепрессантами и прочими продуктами фармакологических компаний. Терпеливо дождался, пока я эволюционирую из хвоста в голову, и вошел в кабинет. Сестра сверилась со списком, выдала мне чашку с водой и таблетку. На этот раз просто белую, без изысков. Я закинул ее в рот, подавил желание разжевать и запил. Гордо показал сестре язык. Причем сделал это с таким энтузиазмом, что, если бы рядом оказался маори, он бы принял меня за своего и пригласил бы исполнить хаку.

Я вернулся в палату, быстро разделся, улегся в кровать и накрылся с головой. Кажется, даже стал просить все возможные высшие силы наслать на меня сон. Не сработало. Я очень долго лежал с закрытыми глазами, но ничего не получилось. Сон не пришел. Хуже того, периодически простреливало ухо, причем с каждым разом как будто сильнее.

Мало-помалу я стал возвращаться к мыслям о книге. Меня как будто засасывало туда. Это похоже на ощущение, когда смотришь на что-то отвратительное, но не можешь отвернуться. Я не думал о чем-то конкретном, просто как бы прокручивал разные образы, связанные с моим героем.

Вот он бежит через простреливаемое пространство. Ноги жжет от усталости, легкие от недостатка кислорода, пот щиплет глаза. Вокруг что-то свистит. Но если свистит — значит, не твоя, свою пулю не услышишь. Глухо бухнул минометной разрыв, и человеку справа спереди распороло живот. Кажется, даже было видно мелькнувший осколок и образовавшуюся кровавую взвесь. Из вспоротого живота посыпалась требуха. Останавливаться нельзя — тогда точно конец. Бедолага хватает свои же кишки руками, но всего не удержать. Что-то волочется за ним по пыли. А он бежит.

Он уже потом потеряет сознание. В относительно безопасном месте. Потом будет полевой госпиталь, где его требуху будут натурально промывать в тазу. Потом зашьют. И ничего. Будет жить. Осколок просто вспорол живот, не задел вообще ничего.

А вот кому-то не повезло. Маленькая пулька в живот. Ничего вроде бы особо впечатляющего. Сепсис. Почему так бывает?

Я понял, что провалился в сон и смотрю набор военно-патриотических кошмаров. Разбудил себя, собрав все силы, и некоторое время лежал, слушая ночные звуки дурки. Они как бы фиксировали меня в реальности. Восстанавливали в нормальной системе координат.

Итак, литература — это не жизнь. Нужно ответить на два вопроса. Нужно хотя бы придумать обстоятельства, создавшие чудовище. Потеря руки? Все, что я знаю, — что у моего героя взорвался в руках гранатомет. И то, что он вообще остался жив, — это фантастическое везение. Небывалое и абсолютно невозможное. Я бы даже сказал, сказочное. Да, литература — это не жизнь. Жизнь намного невероятнее.

Я почему-то очень живо представил этот момент. Взрыв, оглушение, дезориентация. Все плывет перед глазами, звенит в ушах. Невозможно сообразить, что происходит, где ты, даже кто ты. Взгляд упирается в то, что было когда-то рукой. Кровавая культя на месте кисти и длинная лента кожи, на которой висит большой палец. Вот и все, что осталось.