Его последние дни

Меня затошнило. Ну вот и ответ на вопрос, почему простреливает ухо. Контузия. Уже поздно останавливать свое воображение, даже если бы это было возможно. Теперь нужно успеть найти ту самую точку и все ответы. Успеть, пока я совсем не свихнулся.

Наступать в горах почти невозможно. Хотя бы потому, что ты всегда под обстрелом. Негде передохнуть, спрятаться, зажаться. Нужно бежать со всех ног до самого конца. В гору. Откуда в тебя стреляют. Нужно делать то, против чего протестует сознание и организм. Нужно метаться влево-вправо и продолжать бежать в гору.

— Гиждыллахи! — ругнулся кто-то, глядя на часы.

Артподготовка должна была начаться десять минут назад. Но не началась. И никто не знает почему. Но все хорошо знают другое: наступать без артподготовки — это гарантированный конец. Все погибнут. Есть надежда, что еще отстреляются до начала штурма, но она стремительно тает. Стрелка на часах превратилась в стрелку, отмеряющую время жизни. Щелк-щелк-щелк — пятнадцать минут. Больше никто не ругается. Кажется, никто даже не молится. Все думают о чем-то. Странно, что в бой пойдут все вместе, а умирать все равно в одиночестве.

Звучит команда. И тело, привыкшее команды исполнять, слушается без участия мозга. Само несет вперед. Сразу же не хватает воздуха, отказывают мышцы, но это скоро пройдет. Потом сознание сужается до одного шага. Нет никакого будущего и прошлого, есть один шаг, который надо сделать, чтобы не упасть. Потому что упасть — это превратиться в неподвижную мишень. Влево, вправо, влево, влево, обязательно неритмично, нечитаемо и еще быстрее, еще. В ушах стучит так, что не слышно выстрелов. В воздухе кровавая взвесь, иногда она чувствуется даже во рту и в носу. Солдаты буквально вдыхают своих погибших товарищей. И нужно бежать еще быстрее, потому что остается все меньше людей, а значит, и меньше мишеней для врага. Тело болит от напряжения так сильно, что сложно представить, что бывают еще какие-то ощущения.

Расстояние броска гранаты. Щелкают запалы, стреляют почти в упор. Первые разрывы, и кто-то даже в рукопашной. Брызнула кровь, прямо в глаза. Они дошли до высоты. Снова чудо.

Взрыв, но не гранатный. Еще один. Тело само падает в сторону и закрывает голову руками. Над головой свистнуло. Но это не пуля и не минометный осколок. Это осколок от «Града». Железка размером с крышку от кастрюли. Кого-то разрезало напополам. Все становится черным от взлетающей в воздух земли. Земля везде, даже во рту. Скрипит на зубах. Взрывы сливаются в один бесконечный взрыв. Конец света, все ревет и трясется, неизвестно, где небо, а где земля, жив ты или мертв, а если мертв, то жил ли когда-то. По ним бьет своя артиллерия. Они чудом взяли высоту, и всех убьют свои же.

Я пришел в себя от того, что меня трясли за плечо. Надо мной склонилась сестра.

— Очнулся, — сказала она кому-то и отстранилась.

Рядом с ней стоял доктор Гусейнов. Он пощелкал у меня над лицом пальцами:

— Как себя чувствуете?

— Сделайте что-нибудь, — хрипло попросил я.

— Как себя чувствуете? — повторил он.

— Плохо. Дайте мне что-нибудь, пожалуйста. Видите же.

— Будет опять кричать, позовите меня, — сказал сестре Гусейнов. — Пока ничего не давайте.

— Почему? — чуть не заплакал я.

— У лечащего врача своего спросите.

Он ушел. Сестра посмотрела на меня растерянно, не зная, что предпринять. Я повернул голову. Мопс сидел на своей койке и смотрел на меня фирменным печальным взглядом. Даже Сыч и тот перешел в вертикальное положение. Сестра положила мне руку на лоб. Рука оказалась удивительно холодной. Почти обжигающей. Это как будто привело меня в чувство. Я резко сел. Стал искать ногами тапочки.

— Вы куда? — спросила сестра.

— В туалет.

— Санитар вас проводит. — Она обернулась и махнула кому-то.

Оказывается, в дверях стоял Денис. Как его можно было не заметить? Он подошел к моей койке и молча ждал меня. Я медлил и возился с одеждой до тех пор, пока сестра не вышла из палаты.

— По-братски, прикроешь?

— Смотря что надо, — ответил Денис.

Я взял из стопки несколько чистых листов и сунул их под кофту.

— Ручка с собой?

— Угу.

— Пошли.

Как и планировалось, Денис проводил меня в туалет. Там я достал из-под кофты листы и попросил его:

— Дай ручку, пожалуйста.

— Тебе че, приспичило прям? — удивился Денис, но ручку дал. — Тока, это, я около тебя буду, а то ты ее засунешь себе куда-нибудь.

— Хорошо.

Я закрыл крышку унитаза, положил на нее листы и сел на корточки. Получился импровизированный столик. Лучше, чем ничего. Надо писать, пока еще могу.

Я не понял, как оказался в полку. Так не бывает. После того как отрабатывают «Грады», живых не остается. Только пепел. Кто-то помог мне выгрузиться из машины. Вокруг шумели, что-то кричали. Меня куда-то вели. Около штаба в кругу стояли люди. Передо мной круг разомкнулся, и я увидел, что в центре толпы на коленях стоит какой-то мужчина с артиллерийскими петличками. Лицо в пыли и слезах. Глаза уже почти заплыли. Били его, видимо, от души.

— Что я могу сделать? — завыл он. — Хотите — убейте меня! Что вы мне сделаете, чего я сам себе не сделаю?!