Его строптивая девочка

Я держу ее, помогая дойти до дивана, морщась, когда она снова стонет от пронзающей ее боли. Опустившись на подушку, Обри жмурится и, обхватив живот рукой, прикусывает губы, чтобы не кричать.

Боясь оставлять ее одну даже на секунду, я бросаюсь к телефону и набираю 9-1-1. Мои пальцы бьет крупная дрожь, когда нажимаю на кнопки. Пока идут гудки, я не спускаю с нее взгляд, чуть не плача от того, как она мучается.

Когда на том конце провода поднимают трубку, я быстро описываю ситуацию и называю девушке-оператору наш адрес. Затем я возвращаюсь к Обри, упав на колени перед диваном, и беру ее за руку, за ее ледяные пальцы.

– Они сейчас приедут, милая, – шепчу я, ради нее пытаясь побороть панику в голосе. – Сейчас приедет скорая и тебе помогут, Обс. Все будет хорошо, слышишь?

Я не уверена, что она меня слышит. Обри не открывает глаз, но задушенные, полные муки стоны дают мне знать, что она в сознании. Я крепче стискиваю ее руку, всем сердцем желая ей помочь, но просто не знаю, как.

Моя милая, веселая и крутая Обри, как бы я хотела хоть что-то сделать для нее! Я держу ее руку в своей руке и про себя как мантру повторяю, что она не может умереть. Нет, нет, так не бывает. Полностью здоровый, молодой человек не может взять и умереть, верно? Обри обязательно помогут, и она поправится, и скоро снова все будет хорошо.

– Обс, – всхлипываю я, зажав рот ладонью.

Парамедики прибывают через десять минут. К тому моменту Обри становится еще хуже. Мне предлагают поехать с ней, и я быстро хватаю свое пальто и телефон, забравшись в машину неотложной помощи.

Два парамедика – молодой мужчина и женщина постарше, занимаются Обри. Они надевают на нее кислородную маску, проверяют жизненные показатели и вводят лекарства, названия которых ни о чем мне не говорит. Они заняты спасением ее жизни, а я боюсь сделать лишний вдох, боюсь моргнуть, пока смотрю на нее – эту девушку под маской, без сознания, с посеревшим лицом и не узнаю в ней мою дорогую Обри.

Обри сразу же забирают в операционную. Мне запрещен вход туда, и я остаюсь в коридоре, за дверью, в которую увезли Обри. Я слышу, как врачи говорят о внутреннем кровотечении и экстренной операции, и начинаю плакать еще сильнее.

Это не может быть реальностью. Этого не могло случиться с Обри. Она была в полном порядке вчера вечером. Ведь была же? Я вернулась домой от Мейсона, и мы пожелали друг другу спокойной ночи. Она выглядела, как и всегда. Если бы с ней было что-то не так, я бы заметила.

Я убеждаю себя, что я бы что-то заметила. Затем начинаю сомневаться. Вдруг были какие-то признаки? Если ей уже было нехорошо, а я это пропустила?

Я перебираюсь в зал ожидания, где такие же люди, как я, просто ждут, что кто-то выйдет к ним и скажет, что с их родными, друзьями или любимыми все хорошо. Минуты тянутся ужасно медленно, кажется, минутная стрелка застыла на месте.

Пытаясь собраться, я думаю, что следует предпринять.

Сообщить родителям Обри? Они живут в Вирджинии, и на дорогу им потребуется время. К тому же, я не уверена, что могу звонить им и рассказывать о случившемся, пока сама Обри не сказала мне, что хочет этого.

Следующий, о ком я думаю – Кори. И мысль о брате тут же поднимает во мне бурю негодования. Пару дней назад я видела, как он лип к другой девчонке, пока Обри не было в городе и то, что он делает – это отвратительно. Я зла на него. Так зла! Возможно, Обри захочет видеть его, но я – нет, поэтому я решаю не звонить ему.

Оглядевшись, я понимаю, что все, кто находится сейчас в этой комнате – не одни. У каждого есть человек – или несколько – рядом и люди поддерживают друг друга в этот час неопределенности и балансирования между надеждой и отчаяньем.

И я тоже не хочу быть одна, поэтому звоню Мейсону и прошу его приехать. Мне надо, чтобы он был рядом сейчас. Чтобы обнял меня и сказал, что с Обри все будет хорошо. Даже если он не может этого знать, мне просто нужно услышать это от него.

* * *

– Вот, возьми.

Мейсон опускается на свободное сиденье рядом и протягивает мне чай в бумажном стаканчике.

– Спасибо. – Я обращаю к нему слабую улыбку, но тут же возвращаю напряженный взгляд в сторону коридора, откуда выходят врачи с новостями для тех, кто ждет.

Мейсон приехал полчаса назад, и с его появлением мне стало лучше. Уже одно его присутствие помогает мне чувствовать себя немного спокойней.

– Не люблю больницы, – бормочет Мейсон, ниже опустившись в кресле.

Я поворачиваюсь к нему и хочу спросить, почему, но тут меня осеняет.

– Из-за Ханны? – тихо спрашиваю я. Думаю, Мейсон уже готов открыться мне в том, что касается его дочери, но я не хочу давить на него. Пусть это исходит от него.

– Да, но не только. С детства не могу их терпеть. Пока мама лечилась, я много времени проводил в больнице, – быстро взглянув на меня, признается Мейсон.

Я понимающе киваю:

– Моя мама лечилась только в клиниках для душевнобольных, но да, я тоже не их фанат. – Я делаю глоток чая и смотрю перед собой, думая о маме и том, как давно у нее не была.