Его забрал лес

Не помню больше ничего. Только тьму. И снег, и громкое дыхание. А после моего лица коснулось нечто горячее, мокрое. Я закрылся руками, присел. Рядом что-то утробно рычало, но почему-то не было страшно.

– Барин, – позвал вдруг кучер. – Жив?

В стороне чиркнуло огниво, и загорелся фонарь. Я разглядел вытянувшееся от неописуемого ужаса лицо кучера. Медленно я обернулся. За моим плечом, выгнув шею, стоял огромный волк.

Слава Создателю, мне хватило ума не дёргаться, не кричать и не пытаться убежать. Пусть отец брал меня на охоту, но я редко сталкивался с дикими животными так близко. И всё же знаю, что в таких случаях нужно быть осторожнее.

Но тогда я не думал. Нет-нет, в голове стало совсем пусто. И всё, что я мог, – смотреть, замерев.

Кучер тоже молчал.

Волк смотрел на меня, а я рассматривал его. Старую облезлую шкуру. Серые злые глаза. Сломанный клык.

Матушка всегда говорила, я слишком мечтательный. У меня богатое воображение. Я вечно витаю в облаках. Теперь я тоже это осознаю.

И всё же… всё же как сильно эта старая волчица походила на ту, что я повстречал в Волчьем логе! На ту, что кружила вокруг охотничьей избушки, оплакивая своего вожака.

К счастью, рыдала метель, поэтому кучер не услышал, как я прошептал:

– Это ты? Помнишь меня? Я Михал.

Она склонила голову набок, навострила уши. Я заговорил с ней на рдзенском, не задумываясь. Вряд ли великолеским волкам знакомо текучее, словно журчание ручейка, звучание рдзенского языка.

– Мне очень жаль… твоего возлюбленного.

Даже теперь, в собственном дневнике, мне до ужаса стыдно признаваться, что я, оказавшись в смертельной опасности, нёс какой-то бред про возлюбленных и вообще говорил с волчицей. Наверное, одиночество и мечтательность воспитали меня настолько малахольным слюнтяем, что я умудряюсь жить в собственных иллюзиях даже теперь, в возрасте двадцати одного года.

Но, так или иначе, волчица отступила. Сейчас мне кажется, что с самого начала она не намеревалась причинить мне вред, иначе почему сразу не вцепилась в горло, когда я лежал без сознания, а лизала лицо, точно пытаясь привести в чувство?

Она попятилась, развернулась и нырнула куда-то в темноту. Снег и ночь тут же поглотили её.

– Ба-а-арин, – дрожащим голосом проговорил кучер.

Я вздрогнул, подскочил на ноги.

– В Камушек! – воскликнул я. – Срочно.

От моего возгласа кучер будто бы тоже пришёл в себя.

– Да какое срочно? Сани…

Наш экипаж перевернулся, и не было времени поставить его. Да и не уверен, что мы бы справились вдвоём.

Я оглядывался то назад, на перекрёсток, где стояла беспросветная темень, то в сторону усадьбы, что из низины было не разглядеть. Стояла кромешная тьма. Метель кружила, путала следы.

Я решил идти дальше.

Поскольку шапку я всё же где-то потерял, сейчас ужасно болят уши, но тогда я не чувствовал ничего. Только слышал гул ветра, сквозь который время от времени прорывался вой.

Но этот вой подгонял меня. Каждый раз, когда казалось, что я потерялся во тьме среди деревьев и окончательно заплутал, он невольно заставлял повернуть в нужную сторону. И так наконец я оказался во дворе усадьбы.

Горели огни. Кричали громко, зло, и возгласы тут же уносила в ночь метель. Двери в дом были распахнуты, и внутрь уже нанесло снега. Что-то дребезжало, визжало. Я кинулся вверх по крыльцу, поскользнулся, схватился за перила. И под стук моих сапог по ступеням вдруг раздался хлопок.

Я замер на мгновение. А потом закричала Анна Николаевна. И я сорвался, влетел в дом, скользя по дощатому полу.

Узкие коридоры старой усадебки показались вдруг лабиринтом. Дом скрипел, гудел, и ворвавшийся внутрь ветер носился по проходам. Звенело. Трещало. Казалось, здание вот-вот разнесёт на щепки.

– Помогите! – Откуда-то из-за угла выглянула перепуганная служанка, которую я едва узнал. – Они их убьют.

Снова раздался выстрел, и я наконец понял, откуда доносился звук: из столовой, где мы так мило чаёвничали только на днях.

Сервант с розовым сервизом был опрокинут, а сам сервиз разбит на сотни осколков. Стол повален. В углу, загнанные, точно звери, стояли Анна Николаевна с внуком. Напротив – мужики с топорами. Николай целился в них из охотничьего ружья.

– Стоять! – закричал я так решительно, точно и сам был вооружён.

Все оглянулись на меня с недоумением. Что я мог сделать? Какая от меня вообще польза?

Но я выдохнул, задыхаясь, зачем-то отряхнул снег с воротника, приосанился и выпалил:

– Мы можем решить всё миром.

– Чё? – ощерился один из мужиков. – Ты вообще кто?

– Мишенька, – ахнула Анна Николаевна.

– Мишель, не лезь, – процедил Николай.

– Пшёл прочь, – выплюнул другой мужик. Он смотрел на меня с таким презрением, с таким высокомерием. Никогда не считал себя гордецом, но тут какая-то аристократическая спесь взыграла в крови.

– Не знаю, кто ты такой, холоп, но выбирай слова, когда говоришь с князем. И объяснись, какого лешего ты творишь? Понимаешь хоть, что тебе будет за это? Дай бог, если на каторгу отправишься. Но, скорее всего, тебя просто пристрелят, как бешеную псину. Ты чей? Ферзена? Граф…