Его забрал лес

– Граф меня ещё и поблагодарит, – перебил мужик. – Этих кровопийц давно пора сжить со свету.

– Грёбаные колдуны достаточно наших девок загубили.

– Да какие же они колдуны? Вы что несёте?

Не знаю, чем я думал в тот миг. Говорить столь грубо, столь зло с вооружённым разъярённым тупым мужичьём! Пожалуй, это что-то унаследованное от отца. То, что я старательно отрицал и скрывал от самого себя, но что во мне всё равно есть.

– Не лезь, барин, – покачал головой третий мужик. – Ты не здешний, не знаешь, что творят эти бесноватые. Они давно уже помышляют. Пытались скрывать. Ишь, волков обвинили.

– О чём вы?

Конечно, я вспомнил тогда о статье. Если когда-то Стрельцовых подозревали в колдовстве, то вряд ли быстро всё забыли. В деревнях память долгая. На поколения. Если одна девка в роду поворожит хоть раз, так и спустя десятилетия её внуков корить будут, мол, бабка их ведьма.

И всё же мне надо было это услышать лично. Хотя бы ради того, чтобы потянуть время.

Пусть я дурак, но не верю, что Стрельцовы виноваты. Не Анна Николаевна так точно. Разве по силам ей умертвить девушку, расчленить, так ещё и спрятать по разным местам в Великолесье?

А Николай… да зачем такое понадобится молодому человеку?

Впрочем, его отцу это зачем-то понадобилось.

– Стрельцовы с нечистью знаются, это всем известно, – пробурчал недовольно один из мужиков, и остальные ему поддакнули. – Все знают, что они колдуны…

Тут он выругался настолько грубо, грязно и одновременно восхитительно смачно с точки зрения владения языком, что я долго мучился, не в силах решить, стоит ли записать это в дневник. Но всё же не могу позволить себе такое. Честно, это было почти настолько же прекрасно, насколько омерзительно.

– Они с десяток девок погубили. Тётку мою, – прорычал мужик.

– И мою жену, – добавил другой.

– Мой отец ни в чём не виноват.

– Молчать! – Первый взмахнул топором.

Николай выстрелил. Пуля пролетела над головой, сбив шапку с головы кмета. И всё завертелось. Все сорвались со своих мест. Анна Николаевна завизжала тоненько, так, что сердце разрывалось. Николай выстрелил снова. Один из мужиков упал ничком на пол.

Я не успел ничего сделать. Я не мог ничего сделать.

Как вдруг окна распахнулись. И в дом влетела метель. А через подоконник перепрыгнули волки.

Кажется, я кричал. К стыду своему, ничего не могу вспомнить.

Только перед глазами до сих пор стоит месиво, в которое превратилось лицо одного из кметов. Звери не тронули ни Стрельцовых, ни меня, точно знали наверняка, за кем пришли. Точно хотели защитить. Я не могу объяснить это никак иначе.

А потом всё так же резко затихло. Я стоял, прижавшись к стене напротив распахнутого окна. У моих ног, хрипя и заливая пол кровью, бился в агонии мужик.

А напротив, в саду у деревьев, стояла она в окружении волков. Те добежали от усадьбы по снегу, оставляя кровавые следы, остановились, обступив её полукругом.

– Лесная Княжна, – прошептал кто-то в комнате. Может, это был даже я.

Длинные серебряные волосы развевались на ветру точно крылья вьюги.

Она ушла, скрылась в саду.

Волки последовали за ней.

Мы остались в разгромленной столовой, слушая, как вытекала с отвратительным до тошнотворного ужаса хлюпаньем кровь из разодранного горла.

После я снова бежал по саду, искал человеческие следы среди волчьих, звал, кричал, но метель в итоге заставила вернуться назад в усадьбу.

Анна Николаевна сидела на кухне. Николай помогал слугам навести порядок.

Я зашёл весь мокрый, замёрзший, не чувствуя ни усталости, ни холода, скинул шубу графа куда-то на лавку, сел, прижавшись к печке. Она почти остыла.

– Это правда? – только и спросил я.

Анна Николаевна помотала головой.

– Это не девки были, – сказала она. – Лесные ведьмы.

– А их… можно, что ли?

На мгновение я испугался, что эта милая старушенька, которую я так отчаянно хотел защитить, оправдывала убийство невинных девушек.

– Ох, Мишенька, конечно, никого нельзя ни обижать, ни оскорблять, ни тем более убивать. Не по-божески это… не о том речь.

Она замолчала. Я не торопил.

Слышно было, как в соседних комнатах двигали мебель, хлопали ставнями, закрывая распахнутые окна и громко переговаривались. Голоса слуг звучали напряжённо, а всё же живо, громко, словно нарочно криком, шумом, скрипом, топотом они пытались прогнать страх и смерть прочь из дома.

Анна Николаевна поднялась, подошла к самовару, коснулась его тыльной стороной руки.

– Ещё не совсем остыл. Будешь?

Мы пили едва тёплый чай. Анна Николаевна попыталась сосать сушку, но отложила. Аппетита не было.

– Не знаю, кто девочек сейчас губит, – продолжила наконец старушенька. – Но началось всё давно, когда мой сын ещё молодым был, ну совсем как ты. Когда появился граф Ферзен.

Сомневаюсь, что Анна Николаевна хоть когда-нибудь позволяла себе ругательства, но имя графа в её устах прозвучало почти как оскорбление.