Эйфелева Башня. Гюстав Эйфель и Томас Эдисон на всемирной выставке в Париже

После своего электрического тура группа Эдисона проскользнула в личную ложу президента Франции, украшенную гирляндами роз, французскими и американскими флагами, папоротниками и пальмами в горшках. Как только занавес опустился, большой оркестр заиграл американский гимн, «и все в зале встали и повернулись лицом к нашей ложе», – писала Маргарет Аптон. Украшенная драгоценностями толпа начала аплодировать и кричать: «Да здравствует Эдисон! Да здравствует Эдисон!»

«Эдисон встал первым и поклонился в знак признательности, – писала Маргарет, – затем мы все встали и поклонились.

Примерно через час Эдисон снова сказал:

«Управляющий подошел ко мне и попросил спуститься с ним под сцену, в это время шел балет, в котором участвовало 300 девушек, лучший балет в Европе. На сцене было небольшое помещение с накидкой, в которой сидел суфлер. В данное время оно было свободно, и меня посадили в кресло, чтобы я лучше всех мог видеть происходящее на сцене».

Принц Роланд Бонапарт лично пригласил Эдисона и Фрэнсиса Аптона в свой особняк позже тем же вечером на званый вечер для конгресса криминальной антропологии, который, по словам Маргарет Аптон, был «великолепным мероприятием» только для мужчин.

Французы восхищались милой и модной женой Эдисона, Миной, но она уже сильно скучала по их годовалой дочери Мадлен, которая жила у матери Мины и только что научилась ходить и говорить.

«Должно быть, мило видеть, как бегает малышка, – написала ей Мина. – Полагаю, она совсем изменится, когда я вернусь домой… У нее появились еще какие-нибудь зубы и говорит ли она еще какие-нибудь слова? Я начинаю по ней сильно скучать».

В то время как Эдисон привык к своей славе и использовал ее в своих целях, его молодая жена находила ее удушающей.

«Здесь ужасно пытаться что-то сделать, – писала она, – все так переполнено, и все на ходу. Кажется невозможным куда-либо пойти с мистером Эдисоном. Мы никогда не выходим, потому что за ним все время кто-то охотится. Хотя мы побывали на великом множестве развлечений».

Даже Эдисон, как он признался Роберту Шерарду, был поражен огромным количеством людей, желающих разделить его время или деньги. Он также был встревожен

«огромным количеством чудаков и мошенников, которые здесь есть. Вы были бы удивлены, прочитав некоторые из писем, которые я получаю сотнями. Я вообще перестал на них смотреть. Некоторые из этих писем содержали самые странные предложения, какие только можно себе представить. Многие умоляли меня приехать к ним, чтобы внести последние штрихи в какое-нибудь их безумное изобретение. Был один человек, который писал несколько раз. Он изобрел электрическую зубную щетку или что-то в этом роде. Но большинство из них хотели получить помощь другим способом. У меня были сотни заявок на получение кредитов… Для этого потребовалось бы огромное состояние».

Дискомфорт Мины Эдисон в Париже не был облегчен присутствием двух ее сестер, поскольку они враждовали с шестнадцатилетней дочерью Эдисона, Марион, известной как Дот. После смерти матери Дот стала частой спутницей Эдисона, и ей не понравилось, что эту роль узурпировала ее молодая мачеха. Получив разрешение отплыть в Европу в начале лета с сестрами Мины, Дот стала угрюмой и беспокойной еще до того, как океанский лайнер достиг континента. «Ей наплевать на все, что ее окружает», – пожаловалась сестра Мины Мэри Миллер.