Эйфория

Сделав вид – или на самом деле не заметив его улыбки, девушка быстрым шагом проследовала к окну и уселась в одно из кресел, выпрямив спину и сложив руки на плотно сомкнутых коленях. Слабое уличное освещение делало ее облик похожим на висящий в ночном небе диск луны, озаренный солнцем с одной стороны. Оттуда, где он стоял, Бенедикт не мог как следует разглядеть ни ее внешности, ни выражения лица.

Он скользнул взглядом ниже и, увидев, как нетерпеливо постукивает по полу тонкая нога в изящной туфле на высоком каблуке-шпильке, чуть наклонил голову.

Нет, не полная луна. Молодой застенчивый месяц.

Очень сильно уставший. Или, наоборот, засидевшийся и изрядно скучающий в своих одиноких небесах.

Впрочем, Бенедикт не любил делать поспешных выводов.

Медленно и непринужденно, словно визит незнакомки не только не доставил ему неудобств, но представлял собой заранее запланированную и ожидаемую встречу, он прошел к другому креслу и, опустившись в него, уселся поудобнее.

Минут пять они сидели в молчании. Девушка не пыталась заговорить, а Бенедикт не торопился помогать ей переходить черту, справедливо полагая, что такие вещи нуждаются, скорее, в зрителях, чем в участниках.

Он оказался прав.

– Мистер Тэррингтон, – произнесла незнакомка, нарушив тишину в тот самый момент, когда Бенедикт решил, что ей никогда не хватит мужества, – должно быть, вы спрашиваете себя, что я здесь делаю, или, вернее, – добавила она, заметив скептическое выражение на его лице, – почему мое решение прийти сюда оказалось столь неожиданным и спонтанным.

Бенедикт молчал. Черта с два оно спонтанное. Вежливо улыбнувшись, он наклонил голову и тоном гида, столкнувшегося со сложным участником экскурсионной группы, непременно желающим узнать, сколько кирпичей содержит основная конструкция Биг-Бена, произнес:

– Ваше решение, мисс Стаффорд, едва ли может быть предметом моего интереса, – по крайней мере, до того времени, пока вы не изложите более или менее полно его суть. Не хочу показаться резким, но, как правило, я не принимаю клиенток без предварительной записи, и не вижу причин делать исключение в вашем случае. Если вы мне их назовете, я буду рад ответить согласием на любое ваше предложение.

По тому, как потемнели ее и без того кажущиеся почти черными в этом неярком свете глаза, стало ясно, что, несмотря на всю свою напористость, она не ожидала такого откровенно холодного приема.

– Мне понятна ваша позиция, – уже более осторожно, но все еще с ноткой высокомерия сказала она. – В конце концов, когда имеешь дело с людьми, которые хотят, чтобы с ними занялись сексом, начинаешь ценить возможность выбирать.

А она всерьез нарывается, развеселился Бенедикт. Он провел рукой по волосам и, положив ногу на ногу, ответил, не меняя интонации:

– Вы совершенно правильно меня поняли, мисс Стаффорд. По какой причине я должен выбрать вас?

Краска бросилась ей в голову так внезапно, что это было видно даже в полумраке, царившем в комнате; Бенедикт подумал, что не зажигать лампу было правильным решением. Нервное стаккато тонкого каблука сделалось сильнее и чаще.

Он шевельнулся, сменив положение, и вновь посмотрел на нее все с той же прохладной улыбкой. Она сейчас взорвется, с восхищением отметил он.

– Как вас зовут, мисс Стаффорд? – слова опередили его мысли, и неожиданная интимность вопроса заставила его гостью, явно собирающуюся с силами для нового нападения, ответить столь же искренне и не раздумывая:

– Кристин.

С минуту они сидели, глядя друг другу в глаза, и Бенедикт мимоходом спросил себя, видит ли он сейчас больше, потому что она хотя бы отчасти успокоилась, или просто он успел привыкнуть к темноте.

– Чем я могу помочь вам, Кристин? – мягко спросил он, и она вздрогнула, как если бы он коснулся пальцами ее щеки.

– Почему вы уверены, что сможете? – ее голос звучал глухо. Она отвернулась, вглядываясь в тонкие причудливые очертания деревьев за окном.

– Я в этом совершенно не уверен, – медленно произнес Бенедикт, отмечая, как неожиданно органично вписался ее профиль в этот импровизированный театр теней. – Попробую предположить, что в этом уверены вы.

Если он и попал в цель, то вспыхнуть и поднять голову, чтобы вновь попытаться обдать его холодом и презрением, ее заставило не это, а нечто более глубокое, более личное, что-то, чем она несомненно тяготилась и что, вероятнее всего, и заставило ее прийти.

– Они говорят, что я – холодная, – быстро, как будто боясь, что иначе не сможет принудить себя выговорить эти слова до конца, произнесла она.

– Они? – Бенедикт еще раз оглядел ее хрупкую фигурку, съежившуюся в кресле; от недавних злости и апломба не осталось и следа. Холодность – последнее, в чем ее можно было бы заподозрить, подумал он. – Вы имеете в виду?..