Эйнемида III. Надежда на весну.

– Так давай же опросим свидетелей и выясним обстоятельства! – воскликнул Перей. – Дадим Никарху и его товарищам рассказать всё дело подробно, вызовем в Эфер кормчих и других моряков, что сейчас в Сапфировом море. Разберём всё как полагается, ибо казнить легко, а оживить мёртвого невозможно!

– Опять всё те же разговоры! – вскричал Синид. – Мы говорим уже об этом который день, и всё одно и то же. Доводы сторон все слышали, предлагаю вынести постановление: в присутственных местах каждой филы поставить корзины и раздать гражданам шарики для голосования. Каждый, кто считает, что триерархи виновны, пусть кладёт синий шарик, кто считает, что невиновны – белый. Если окажется, что они виновны, то их следует казнить, имущество же отобрать в казну. Я прошу пританов немедля поставить это предложение на голосование.

Когда одобрительный шум стих, а говорившие спустились с возвышения, Исократ поднялся с места.

– Я не знаю, как поступят мои товарищи по пританею, – сказал он, окидывая взглядом возбуждённые лица сограждан, – но я, Исократ, сын Фесомпрота, отказываюсь ставить это предложение на голосование... – ничуть не смутившись возмущённым гулом, он спокойно дождался тишины и, как ни в чём не бывало, продолжил. – Это предложение незаконно: одним голосованием можно осудить одного человека, так положено от основания нашей демократии. Возможно, Синид забыл о законах Эфера, а может не захотел вспомнить – Эйленос его рассудит – но я не опозорю своё кресло притана, поставив подобное предложение на голосование. Что скажут мои достойные товарищи?

Следующим встал седовласый Эпилом, известный и уважаемый гражданин, за свою долгую жизнь побывавший, кажется, на всех имеющихся в Эфере государственных должностях.

– Мой товарищ Исократ прав, – дребезжащим голосом сказал он. – Наши священные законы не дозволяют осудить несколько людей одним голосованием, такого нет ни в законах Клеомарха, ни в законах Фотея, а уложение Демода прямо говорит, что осуждение скопом воспрещается. Я тоже возражаю против предложения Синида.

Следом поднялись и другие пританы, высказываясь примерно в том же духе, из двенадцати промолчали лишь трое. Шум нарастал, послышались крики: «Позор!», «Трусы!», звучали и возгласы одобрения, но это была капля в море. Многие потеряли у Аркаиры друзей и родственников, а горе плохой советчик разуму. Горе – злобное божество, требующее кровавых жертвоприношений.

– Свободному народу не дают поступать по своей воле! – зазвенел, перекрывая гул толпы, чистый и ясный голос Лиска. Юноша порывисто взбежал на ораторское возвышение, едва не потеряв свой короткий голубой плащ. Его лицо пылало от возмущения, делая его похожим на прекрасного разгневанного полубога. Встретив обвиняющий взгляд ярко-синих, сверкающих глаз. Исократ лишь печально вздохнул. – Пританы хотят помешать народу сделать выбор! Требую тех пританов, кто сей же час не отзовёт решение, судить вместе с обвиняемыми!

Согласный рёв был ему ответом, но и несогласных, на сей раз, было больше. Люди возбуждённо спорили, не обращая внимания на призывы к спокойствию, казалось, дело вот-вот дойдёт до драки. Всё же, крики: «Принято!», «Согласны!» скоро перекрыли все прочие. Не сдержав горькой усмешки, Исократ смотрел, как один за другим, пряча глаза, садились устрашённые пританы. Стоять остались лишь старый Эпилом, да он сам. Вздохнув, Исократ громко сказал:

– Как бы то ни было, я буду во всём поступать по закону и решения не изменю. Моё слово твёрдо: я отклоняю предложение Синида, – нескладная фигура прославленного стратега, гордо выпрямившегоя на ораторском возвышении, производила впечатление жалкое, если не сказать смешное, но смеяться никто даже не думал. Всякому вспомнилось, кто стоит перед ним и кого, возможно, предстоит осудить на смерть. Эпилом согласно кивнул и встал рядом с товарищем.

– Тогда твоё место будет среди подсудимых! – воскликнул Лиск и уже тише добавил, дрогнувшим голосом. – Одумайся, Исократ, умоляю тебя!

– Тебе ещё можно творить глупости, мальчик, – печально улыбнулся стратег. – Такой уж твой возраст, не умеешь ты ещё отличать добро от зла, но мне, в мои годы, отступать от справедливого постыдно. Я сказал, теперь как поступить пусть решают эферияне.

Люди обескураженно молчали, и в наступившей тишине на возвышение поднялся Эрептолем. Все с почтительным вниманием воззрились на знаменитого Ястреба.