Эйнемида III. Надежда на весну.

– Никарх! Что ты сделал с моими сыновьями?! Где мой сын, Никарх! – простоволосая, безумная женщина с почерневшим от горя лицом распростёрлась на сером камне мостовой. Её не трогают, с почтительной опаской обходя стороной. Отмеченный поцелуем Пустоглазой Тахайны священен, а чужая беда вызывает сочувствие и жалость. Неизвестно откуда, но всем уже известно её имя: Палания, мать четверых юношей, что погибли на «Сторожевой скале», протараненной сенхейским навархом Зевагетом. Вереница людей тянется мимо несчастной сумасшедшей к каменной урне, установленной подле обеденного зала филы Мегалиды. Тысячи рук сжимают заветные шарики из эсхелинского мрамора – белый или синий, жизнь или смерть. Великая власть в руках свободного народа,

Сегодня, в решающий день Исократ видел множество таких. В чёрных одеждах, с остриженными в знак скорби волосами и посыпанными пеплом головами, родственники погибших рассыпались по городу. Мало откуда можно было пройти к урне для голосования, не встретив по пути гневно сжавшего кулаки отца, потерявшую сына мать либо отчаявшуюся вдову с плачущими детьми. Голосование, по настоянию Синида, назначили на двадцать второй день месяца, посвящённый повиновению мёртвых, а Перея, прилюдно усомнившегося в случайности такого обилия скорбящих, едва не избили разгневанные сограждане. Вздохнув, Исократ бросил свой белый шарик в узкое отверстие урны и, скривившись от пронзительного завывания «Никарх! Где мои сыновья?!», направился к агоре.

При огромном скоплении народа, пританы вскрыли урны, и мраморные шарики гулко застучали по морёному дубу счётного стола. Белые налево, синие направо, шарики скатывались по искусно устроенным желобам на украшенные символами Эйленоса весы. Тысячи глаз, затаив дыхание, следили за колебаниями глубоких платиновых чаш. Вверх и вниз, вверх и вниз, наконец упал последний шарик, сверкнув в свете солнца весёлой синевой, и весы замерли, утверждая приговор свободного народа Эфера. Синяя чаша была гораздо ниже белой.

Исократ с болью вгляделся в лица недавних победителей, обречённых на смерть собственными согражданами. Старый Никарх спокоен, точно коварные прибрежные скалы, меж которых он сотни раз отважно водил корабли, кривит губы насмешник Этеол, что-то шепчет под нос благочестивый Диокад, еле сдерживает рыдания Сопрониск, а Тиол, кажется, до сих пор не понял, что произошло... Фотомах – надежда эферского флота, коему прочили славу самого Плинократа – старается держаться с достоинством, лишь мертвенная бледность выдаёт чувства молодого стратега. Но вот синий флаг со сжимающей шар рукой вздымается над домом собраний, звучит надсадный женский вопль и Фотомах меняется в лице. Эдоменида возлюбленная стратега, в прошлом осмеоне ставшая его женой, отчаянно бьётся в руках служителей порядка, стремясь в последний раз обнять своё отобранное счастье. Фотомах порывисто бросается к ней, но его товарищ Этеол кладёт ему руку на плечо, предупреждая недостойный гражданина поступок, и молодому стратегу лишь остаётся с болью смотреть, пытаясь запечатлеть в сердце искажённые горем черты любимого лица.

Исократ поднялся с кресла и подошёл к осуждённым, приветствуя их точно граждан, то же сделали Эрептолем, Перей, Эпилом и ещё несколько человек. Раздались возмущённые крики, послышались оскорблениия и призывы судить за неуважение к народному решению, но более разумные граждане вынудили крикунов замолчать.

– Спасибо вам, сограждане, – спокойно сказал Никарх своим защитникам, когда те приблизились. – Благослови вас Эйленос за вашу смелость и простите, если, когда был перед вами виноват.

– Это ты прости нас, – даже ледяная надменность Эрептолема дала сегодня трещину. – Мы не смогли склонить народ к справедливости.

– Пустое, – улыбнулся старый триерарх. – Не беда погибнуть по решению народа, лишь бы у него вечно была свобода принимать решения. Храните нашу демократию, сограждане, лучше, чем мы...

На подгибающихся ногах, Исократ спустился с возвышения и замер на последней ступени.

– Несчастные, вы только что отрубили голову собственному флоту! – трагически выкрикнул он в радостно шумящую толпу, и, закрыв голову плащом, сошёл со священной лестницы. По дороге ему встретился Гигий, весело переговаривающийся со своими сторонниками. Озарение поразило разум Исократа, точно вспышка молнии.

– Рад, мерзавец? – прошипел он в красивое мрачное лицо. – Будешь теперь навархом. Да падёт их кровь на твою голову!

С трудом собрав слюну в пересохшем рту, он плюнул, с удивительной меткостью попав точно в смуглую скулу. Мгновение спустя, первый стратег Эфера и будущий начальник флота уже катались по земле, колотя друг друга, точно пьяные возчики у таверны. На помощь Гигию бросились его друзья, к Исократу – Эрептолем с Переем, и лишь вмешательство служителей порядка остановило безобразную драку.