Эйнемида III. Надежда на весну.

– Чего тут только нет, – задумчиво сообщил Нефалим. – Кое о чём даже я не подозревал. Это, скорее всего, список участников заговора – нужно его расшифровать, хорошее может выйти дело. Но всего этого пока недостаточно, улики неявные... А ну-ка, – шпион взял какую-то табличку и погрузился в чтение, а закончив довольно присвистнул. – Да! Это как раз то, чего не хватало! Саррун наш!

– Что это? – спросил Энекл.

– Доказательства, – ответил Нефалим. – Якобы Нахарабалазар – не сын Нахарахаддона, тут свидетельства служанок Артимии, повитухи. Очень убедительно, хочу заметить... Одна такая запись – приговор, а уж вместе со всем этим, – он обвёл рукой комнату. – Сходи наверх, скажи Ниссиму, пусть зовёт Эн-Нитаниша, а потом возвращайся. Я пока соберу самое важное.

Когда они поднялись наверх, прежде пустой и полутёмный зал было не узнать. Ярко горели факелы, кругом толпились удивлённые дворцовые стражники, а посреди комнаты, сверкая раззолоченым доспехом, подбоченился их начальник Эн-Нитаниш. Завидев вошедших, он нетерпеливо бросился навстречу.

– Ну что, нашли что-то? – возбуждённо спросил он.

– Нашли, нашли доблестный Эн-Нитаниш, – с видом победителя улыбнулся Нефалим и торжественно объявил. – Высокородный Эн-Нитаниш хаз-Нухур, я, Нефалим бинт-Цнаф обвиняю этого человека в измене, заговоре, подготовке покушения на жизнь повелителя и извращённых богопротивных деяниях.

– Что скажешь, Саррун? – спросил Эн-Нитаниш.

– Грязная ложь! – прорычал Саррун. – Эти люди вломились в мой дом, они грабители! Схвати их немедля!

– Ложь, – многозначительно усмехнулся Нефалим. – Да нет, Саррун, всё это чистая правда. Вот.

Он протянул Эн-Нитанишу несколько табличек и тот принялся с любопытством их рассматривать.

– Что это? – спросил он.

– Лживое обвинение против властелина шести частей света, мой язык отказывается повторить эти слова. Я могу доказать, что Саррун, при помощи своего изменника-сына, подмешивал владыке зелье для обесцвечивания семени. Он желал, чтобы повелитель умер, не имея наследника. Он замыслил убить владыку и занять его место. Он порочил его перед народом, для чего снёсся с мятежниками. Всё это можно доказать, просто спустившись в этот подвал.

– Грязная ложь... – упрямо начал Саррун, но его перебил доселе молчавший Шалумиш.

– Отец! Отец, ты погубил нас! – истерически воскликнул он и, содрогаясь в рыданиях, уткнулся лицом в пол.

Глава X

Тяжёлый восточный ветер, напитаный промозглой сыростью низких свинцовых туч и зябким холодом безрадостных убраных полей, проник меж колоннами открытого портика и, презрительно проигнорировав пару жалких медных жаровенок, забился под тонкий шерстяной плащ Хилона. От жгучего прикосновения ледяных пальцев хотелось зябко поёжиться, но Хилон сдержался, не желая ударить в грязь лицом перед сотрапезниками. Шестеро урвософорцев, одетых ещё легче гостя, не обращали на холод ни малейшего внимания.

На простом дощатом столе, в грубой неукрашеной посуде из обожжёной глины был накрыт обильный обед – по урвософорским меркам, настоящее пиршество. Здесь был представлен весь цвет метонисского кулинарного искусства: сырые овощи, солёные оливы, грубый серый хлеб, зерновая каша, козий и овечий сыр, а также единственное урвософорское блюдо, известное за пределами Метониссы ‒ суп из лука, чеснока, перца, сельдерея и огурцов с оливковым маслом и хлебным мякишем. Летом такой ели холодным, а зимой подогревали. Запивали всё это козьим молоком, крепким овощным отваром либо студёной ключевой водой из местных родников. Кое-кто из эйнемов, не говоря уж о изнеженных архенцах или верренах, отвернулся бы от такой трапезы со смехом, но после утра, проведённого за атлетическими упражнениями, и купанием в ледяном Эхеврите, незамысловатые кушанья казались пищей богов. Старый Эвримедонт в шутку величал голод и усталость лучшими из приправ, а в городе мрачного Урвоса составляли эти чудесные приправы с большим искусством.

Хилон гостил в Урвософорах уже десятый день, ведя переговоры с Тайным советом, а в свободное время знакомясь с обычаями этого удивительного народа. Урвософорцы вели жизнь неприхотливую, их привычки отличались умеренностью, а одежда и нравы – простотой. Стремление к порядку и гармонии, пронизывающее весь жизненный уклад метониссцев, требовало от них безукоризненной честности, нравственной чистоты, постоянного самосовершенствования как души, так и тела. Такой образ жизни, как наиболее подходящий философу, весьма полюбился Хилону, хотя некоторые вещи, вроде отказа от мяса и вина, он находил чрезмерными, а другие, вроде запрета есть бобы, веры в управляющие мирозданием числа и перерождение душ – спорными. Кое-кто даже называл урвософорцев безбожниками.