Эйнемида IV. Солнце нового мира.

Он появился в разбитом воротном проёме, когда очередная волна атакующих разбилась об остатки дворцовой стражи и бессильно отхлынула в стороны. Он шёл меж бьющихся в смертельной агонии людей и изрубленных тел, густо устилающих мягкую траву Внутренних садов. Меж обугленных и разломанных беседок, меж расколотых статуй, меж изрубленных и втоптанных в землю растений. Алгу, пророк великой Плоской земли шествовал к Золотому дворцу, и следом за ним в сердце Мидонии шла сама степь. Шёл новый мир, призванный на смену старому. Последние защитники умирающего порядка расступались перед его неспешной поступью.

Дорогу ему преградили у самого входа во дворец, подле недавно возведённой гробницы царицы-матери. Строй мидонийских стражников ощетинился обагрёнными чужой кровью топорами и копьями. Плечистый черноволосый воин, опоясанный зелёным поясом, вышел из их рядов, грозно сверкая единственным глазом.

‒ Я, Эшбааль хаз-Гуруш ‒ громовым голосом вскричал он, поудобнее перехватывая топор. ‒ Ты убил моего сына!

Безликая статуя не пошевелилась. Грозные меч и булава остались обращёнными книзу.

‒ Эшбааль, ‒ бесстрастно промолвил пророк. ‒ Мне знакомо твоё имя. Я убил твоего сына в бою. Он познал жизнь и пал со славой, а скольких детей убил ты? Твой прежний царь, которого ты предал ‒ у него были дети, не достигшие возраста мужей. Что с ними стало, Эшбааль?

‒ Это… ‒ царедворец сглотнул внезапно пересохшим горлом. ‒ Я был против этого…

‒ Но это произошло, и ты знал, что будет так. Ты приговорил их в тот день, когда задумал мятеж. Детей, которых должен защищать. С которыми играл и шутил. Детей, которые верили тебе и не боялись ничего, потому что ты, в своих золотых доспехах, охранял их сон. Приходят ли они к тебе во снах?

Эшбааль долго молчал, глядя в пол. Его рука, держащая топор, слегка задрожала.

‒ Приходят, ‒ с усилием проронил он, не поднимая взгляд. ‒ Приходят каждую ночь.

‒ Тогда зачем ты обвиняешь других, если сам виновен стократно?

‒ Я взял на себя вину ради Мидонии…

‒ И теперь она гибнет. Так ты помог ей? Не пытайся обмануть себя, Эшбааль. То, что ты сделал, было сделано не ради Мидонии, а ради власти, богатства, величия. За них ты уплатил чужими жизнями. Жизнями чужих детей… ‒ безликая фигура подняла голову, точно в задумчивости. ‒ Я вижу это в тебе, в твоей памяти… Солнце, синяя река, лодка с красными и синими лентами… Мальчик с тёмными глазами улыбается тебе… «А ты победил бы морского змея?», «Как же, господин? Он ведь такой огромный?» «Ты тоже большой-пребольшой. Папа говорит, ты самый сильный, сильнее всех на свете, с тобой нам ничего не страшно. Ты ведь защитишь нас от всех-всех?» «Я постараюсь, юный господин. Насколько это в моих силах…» Я помогу тебе вспомнить. Смотри, Эшбааль, смотри…

‒ Не-ет! ‒ полный страдания крик на мгновение перекрыл шум сражения за окном. Отбросив топор, Эшбааль схватился за голову так сильно, что бронза шлема подалась под его судорожно сжатыми пальцами. ‒ Нет, ‒ прошептал он тише. ‒ Хватит… ‒ воин резко вскинул голову. Из его единственного глаза текли слёзы. ‒ Прекрати…

‒ Что ты просишь прекратить? Я лишь приподнял покров, которым ты укрыл разум от совести. Это не прекратится, Эшбааль. На то нет власти ни у меня, ни даже у того, чья сила неизмерима и могущество неоспоримо. Помочь может лишь один человек.

‒ К-какой? ‒ в страдальческом взгляде Эшбааля промелькнула робкая надежда. Так приговорённый к смерти глядит на палача, разворачивающего внезапно доставленное письмо от царя.

‒ Ты сам. Искуплением, которое уже никому не поможет.

Одним движением, фигура в маске оказалась подле застывшего Эшбааля. Взмах меча, и обезглавленное тело опустилось на ступени гробницы той, кого несчастный царедворец любил и ради которой стал преступником, в тот самый день, когда впервые поддался этой любви. Остальные защитники дворца, не сговариваясь, положили оружие на землю.

***

‒ Превосходные стихи, мой дорогой Феспей, ‒ царь громко захлопал, звеня золотыми браслетами. ‒ Это новое? Ты не читал их раньше. Садись, ты заслужил свою награду ‒ выпей из рук царя! Дал бы и золота, да, боюсь, цена ему сегодня ниже, чем обглоданной кости, ‒ владыка шести частей света сам наполнил чашу и протянул её поэту.