Эйнемида IV. Солнце нового мира.

Энекл ударил вновь, целя в грудь. Алгу отмахнулся мечом, и копьё вырвалось из пальцев, едва не сломав державшую его кисть. Булава обрушилась на щит, и тот треснул пополам, рука хрустнула, но прежде, чем Энекл успел почувствовать боль, в его грудь и живот словно ударило тараном. Согнувшись пополам, тысячник отлетел назад, на жалобно застонавшего Каллифонта.

‒ Верность ‒ свойство идущего прямым путём, ‒ сообщил пророк, глядя на поверженного тысячника, ‒ но умирать стоит, лишь если это имеет смысл. Смерть ради смерти не имеет ценности, в ней нет правды, и нет истины.

‒ Сдавайся… ‒ прохрипел Каллифонт, его окровавленное, мертвенно-бледное лицо очутилось совсем рядом с энекловым, глаза полководца уже начинали подёргиваться мутной пеленой. ‒ Делай… как он сказал…

‒ Нет! ‒ рыкнул Энекл. ‒ Нет!

Он поднялся рывком, не обращая внимания на висящую плетью руку, и потянул из-за пояса меч. Алгу терпеливо ждал.

Энекл прыгнул с места, без разбега. Оружие врага взметнулось навстречу. Страшный клинок Алгу пропорол измятый нагрудник и глубоко вонзился в тело, но за мгновение до этого Энекл дотянулся до затянутого белой тканью плеча. Кровавое пятно быстро поползло по одежде из-под вошедшего по самую рукоять меча.

Горестный стон пронёсся по рядам плоскоземельцев, но пророк устоял на ногах. Медленно вытащив из раны поразивший его меч, он отбросил его и поднял окровавленные пальцы, показывая их застывшим в священном ужасе сподвижникам.

‒ Смотрите, суеверные! ‒ воскликнул он. ‒ Взгляните, и убедитесь в том, что я человек! Кровь в моих жилах та же, что у вас, ибо все мы равны пред ликом того, кто судит и оправдывает.

Забытый всеми, Энекл полз по заваленному телами полу, оставляя кровавый след. Добравшись до бесчувственного Каллифонта, он кое-как подтянул к себе его щит, и, собрав тающие уже силы, заслонил своего командира от высокой белой фигуры, расплывающейся в слезящихся от боли глазах. Алгу медленно обернулся в их сторону.

‒ Жертва, ‒ промолвил он. ‒ Жертва не должна быть напрасной, пусть даже тот, ради кого она принесена, её недостоин. Это зовётся искуплением.

Отвернувшись от поверженных врагов, пророк великой Плоской земли медленно направился к дверям тронного зала, рубиновые звёзды крови мерно капали с его запястья.

Бело-синий кораблик, широко раскинув парус влетел в залитую солнцем бухту, и в пенной дымке показался белокаменный город с голубыми крышами и златоверхим храмом. Город надвинулся, налетел, поглотил, в бешеной круговерти замелькали улицы, дома, безумно вкусно пахнуло жареной рыбой, и вдруг всё исчезло. Осталось лишь одно лицо. Совсем не такое, каким ему полагалось быть сейчас, после стольких лет. Лицо молодой девушки, что целую вечность назад провожала брата на пропахшем рыбой эферском причале, и неверяще мотала головой, когда тот, натянуто смеясь, обещал привезти из Архены самое красивое ожерелье. Девушка приветливо улыбалась, но по её бледным щекам текли слёзы.

Затем пришла темнота.

***

Грохот удара заглушил остальные звуки, и всё замерло. Все взгляды обратились к искорёженным, выгнутым изнутри дверям. Второй удар ‒ зябкий ветерок пробежал по залу, погасив все лампы. Бесконечно долгое, мучительное ожидание в темноте. Третий удар ‒ тяжёлые створки разлетелись в стороны, и багряный свет факелов ворвался в дверной проём, освещая тёмную фигуру с булавой и мечом в руках. Фигура шагнула вперёд, сотни пламенных надписей разом вспыхнули на стенах, и в их ярком сиянии Алгу вступил в сердце Мидонийского царства. Безликая маска, заменяющая пророку лицо, медленно обвела взглядом испуганно притихший зал.

‒ Нахарабалазар, ‒ от негромкого голоса дрожал позвоночник и замирало сердце. ‒ Я пришёл судить тебя, во имя того, кто милует и наказует.

Спокойно допив вино, царь небрежно отбросил кубок, не спеша поднялся и надменно смерил пророка взглядом. В заляпанном винными пятнами платье, со сбившимся набок венцом, он казался велик, как никогда.

‒ Кто ты такой, чтобы судить меня, червь?! ‒ презрительно бросил Нахарабалазар. ‒ Я царь в этой земле, и здесь только одно право ‒ моё!

‒ Я могу судить тебя по законам человеческим, ибо ты не царь. Я твой царь.

Затянутая белой перчаткой рука потянулась вверх, безликая маска сверкнула в тонких пальцах, и из-под низкого капюшона показалось лицо… Нахарабалазар отпрянул, широко распахнутыми глазами взирая на явившийся перед ним призрак.

‒ Б-брат… ‒ прошептал он, и стон ужаса пронёсся по залу. Феспею казалось, будто он спит либо окончательно сошёл с ума.

‒ Ты узнал меня, ‒ спокойно кивнул Алгу… то есть Ушшурбалиссар. Тот, о котором говорили шёпотом, с тех самых пор, как Феспей прибыл в Нинурту. Великий пророк степи оказался красивым смуглым мужчиной с чёрной бородкой и благородным орлиным носом. Поэт вдруг вспомнил, где видел это лицо. Перед ним стояла ожившая статуя молодого Нахарахаддона, отца братьев-царей, сработанная кем-то из эйнемских мастеров. Вот только глаза покойного владыки не пылали слепящим белым пламенем.

‒ Б-брат… я…