Её цветочки

Вокруг нее клубилась тишина. Тяжелая печальная тишина, в которой таились потерянные детские мечты. Она сидела в гроте долго, надеясь, что Бри придет. Солнце клонилось к горизонту, приближалась ночь. Фрэнсин продолжала сидеть, когда на небе выступили звезды и взошла ущербная луна. В кости проник ночной холод, и они начали ныть. И вместе с холодом пришла ясность мыслей. Фрэнсин сидела, полузакрыв глаза, и слушала тихое журчание ручья. Оно было таким убаюкивающим, таким покойным, оно вело ее туда, где было темно и где слышались только тихий плеск воды о стенки и голос Бри в ее ушах:

– Не шевелись… Не шуми…

Сдвинув брови, Фрэнсин отдалась этому воспоминанию.

Она сидела в бадье в колодце, обхватив тяжелое тело Монтгомери. Он был холодным, но не от воды: его холод был холодом смерти.

– Не шевелись и не шуми… Ни звука…

Это воспоминание было отрывочным, смутным. Мотая головой, Фрэнсин сосредоточилась, зажмурив глаза и пытаясь почувствовать то, что она чувствовала пятьдесят лет назад.

В колодце было холодно. Наверху виднелся кружок лилового неба, на котором еще не было звезд. С одной стороны были видны ветки дуба, покрытые зелеными летними листьями… Сумерки. Были сумерки. Затем наступила ночь, темная и тихая, в которой слышался только плеск воды о бадью, когда она шевелилась.

– Не шевелись и не шуми, Инжирка… Ни звука…

Ее щеки коснулась холодная рука, и она задрожала. Рука Бри. Сестра обнимала ее и Монти. Она была мертва, мертва уже несколько часов, но все равно продолжала предостерегать Фрэнсин, шепча ей на ухо.

– О, Бри… – Фрэнсин открыла глаза, когда ей показалось, что на миг на маленький грот упала тень, как будто над одним из отверстий в его потолке пролетела птица.

Что-то коснулось волос Фрэнсин, коснулось легко, словно крылышки бабочки.

– Мне недоставало тебя, – сказала она и улыбнулась, когда Бри ласково коснулась ее плеча. – Я столько всего хочу сказать тебе, но не знаю, с чего начать. – Замолчала, раздумывая над темными секретами их семьи. – Я была в лечебнице для душевнобольных и узнала там про Джорджа. Я знаю… – Она проглотила слова, не в силах признаться в своих ужасных подозрениях даже себе самой.

Воздух сделался неподвижным, словно Бри ждала.

Фрэнсин несколько раз сглотнула, потому что горло ее сжимали ужасные выводы, которые она сделала после того, как побывала в лечебнице для душевнобольных.

– Я все время думаю о том, что узнала о том вечере, когда ты погибла. – Она замялась, не зная, как облечь в слова то, что она хотела сказать. – И мне кое-что пришло в голову… Я подумала, что ты осталась на земле, потому что это ты стала причиной смерти Монти, – прошептала она. Но Бри продолжала касаться ее шеи, и, уже произнося эти слова, Фрэнсин поняла, что они неверны.

Не в силах принять альтернативу, она спросила:

– Что я упускаю, Бри? Если там с Монти были только ты и я, то кто еще мог… – Хотя ее сознание отчаянно пыталось заблокировать правду, та все же пробилась сквозь ужасное молчание, воцарившееся в их тайном месте. Она, задыхаясь, схватилась за живот.

У нее вырвался стон.

– Это была я?! Это случилось из-за меня, Бри?!

Маленький грот наполнился скорбью, смешавшейся с горечью, переполняющей сердце самой Фрэнсин.

– Я убила Монти… – Она закрыла глаза, и по ее щеке потекла слеза, которая тут же высохла под ветерком, касающимся ее, словно ласковые пальцы. – Как я могла это забыть?

От Бри повеяло тоской.

Фрэнсин резко встала. Ей нужен воздух. Нужно выбраться из этого грота. Убраться подальше от Бри. Она выползла наружу, затем остановилась, когда на нее вдруг обрушилось новое воспоминание. Едва осмеливаясь дышать из страха, что оно растворится, она застыла на коленях у входа, там, где валуны образовывали подобие козырька, так что получилось что-то вроде крохотного дверного проема.

– Домик фей, – прошептала Фрэнсин. Она принялась скрести влажную землю, пока ее пальцы не нащупали плоскую поверхность и она не откопала маленькую жестяную коробку, пролежавшую в земле пятьдесят лет. Стряхнув с крышки землю, открыла ее и прошептала:

– О, Бри… – И, крепко держась за ускользающее воспоминание, коснулась старых фунтовых банкнот и монет достоинством в шиллинг. Сумма была совсем небольшой, но когда-то эти деньги играли решающую роль в осуществлении их детского плана по отысканию пути к свободе.

С глубокой печалью Фрэнсин положила коробку обратно и снова засыпала ее землей. Вставая, она заглянула в маленький грот. Бри стояла в луче лунного света, прозрачная, расплывчатая, прекрасная. Маленькая девочка. Ее лицо выражало бесконечную печаль, но на нем не было обвинения – только любовь.

– Мне так жаль, Бри, – прошептала Фрэнсин, и по лицу ее текли слезы. – Мне так жаль…

– Фрэнсин? – На другом берегу ручья стоял Констейбл, и на лице его читалась тревога.

– Нет! Уходите! – закричала Фрэнсин, попятилась и вытянула руки ладонями вперед, будто отталкивая его, когда он начал переходить через ручей. – Сюда нельзя!

Он мягко взял ее за плечи и тихо зашептал: