Эйсид-хаус

– Ненавижу этого больного гаденыша. Долбаный мерзкий пидор. Болтает, будто я с ним выступала. На хрена мне сдался этот педик? Нашел пидорскую подругу, как же. Мечтать не вредно. Что он вообще пытается доказать своим трендежом?

Я решил опустить тему. Кожа на моем лице натянулась и онемела. Это была болезненная, а не комфортная онемелость[59]. Ощущение такое, как будто чудовищно обгоревшую на солнце ткань грубо заклеили скотчем. Впрочем, оно того стоило. Да, теперь в моем лице определенно появилось гораздо больше характера, и да, оно могло стать занимательной темой для беседы. Можно было также надеяться на сочувствие. В общем и целом все сложилось наилучшим образом.

10 Молодые педики

Я попытался умерить прием алкоголя и наркотиков, чтобы отоспаться и сбить накал паранойи. Мой старый приятель Донни Армстронг зашел к нам повидать моего отца. Они спорили о политике. Как революционер, Донни отслеживал одиночек наподобие моего старика и пытался обратить их в полноценных революционеров.

– Кто-то изрядно тебя отделал, парень, как катком проехал, – заметил Донни.

– Видел бы ты моего обидчика, – сказал я, нахохлившись, как бойцовый петух.

У моего обидчика, Хобо, лицо напоминает припудренную тальком задницу младенца, и наверняка перспектива того, что я разыскиваю его, дабы отомстить (и ведь даже не больно-то и разыскиваю), пугает его не более, чем монстров континентального футбола – угроза возвращения «Хартс» к борьбе за еврокубок.

Переубедить моего старика Донни опять не сумел, и ему пришлось признать поражение. Из-за двери неожиданно высунулась голова Нормы, и отец под благовидным предлогом улизнул, хитро лыбясь. Донни переключился, пытаясь завербовать в свою «партию».

– Ты не сможешь скользить по поверхности социальной реальности всю свою жизнь, – заявил он.

Его слова повергли меня в депрессию; революционер подразумевал следующее: «Ты не сможешь умничать всю свою жизнь».

Ответ, согласно Донни, заключался в построении революционной партии. Для этого требуется усилить политическую активность на рабочих местах и в муниципальных округах в ответ на постоянное угнетение. Я поинтересовался, насколько эффективно, по его ощущению, это будет происходить и может ли сборище студентов, социальных работников, журналистов и учителей, которые составят основу его партии, представительно отобразить пролетарский электорат.

– Согласен, приятель, но ведь сейчас экономический спад, – сказал он так, будто это все объясняло.

– Но почему воинствующее крыло способно привлечь простого человека, а тебе достается только средний класс?

– Не хочу катить бочку на воинствующих, левое движение и так раздроблено, но все же…

Он с жаром пустился в долгое и злое обличение политики и персоналий воинствующего крыла шотландских лейбористов. А я размышлял над тем, что же могу сделать, действительно сделать для освобождения трудящихся в нашей стране, когда им зажали рот богатые и они ввергнуты в политическое бездействие рабским доверием к Лейбористской партии – реакционной, отживающей свой век и по-прежнему не имеющей ни малейших шансов на выборах? Ответ отдавался эхом: «Нихуя». Вставать рано утром, чтобы продать пару газет в торговом центре, не входит в мое представление о лучшем отдыхе после рейва. Когда такие люди, как Пенман, Дениз, Вейтчи и Рокси будут готовы вступить в партию, тогда и я буду готов. Проблема в том, что в подобных делах вертится слишком много типов вроде Слепака, упокой, Господи, его душу. Лучше уж продолжу зависать на наркотиках, чтобы пережить долгую темную ночь позднего капитализма.

Когда мы оба совершенно иссякли, Донни ушел. Но выглядел он здоровее и счастливее меня; так и светился энтузиазмом. Участие в политических терках могло, разумеется, иметь раскрепощающий эффект само по себе, безотносительно результатов, которые борьба приносит, вернее, не приносит. Я размышлял над этим еще целый час, а потом явился Ронни. Я не видел его с того прискорбного инцидента прошлым уик-эндом.

Он слегка коснулся моих швов и улыбнулся с вялым сочувствием. Потом закрыл глаза и поводил пальцем в воздухе.

– Рон, старина, извини насчет того вечера… – начал я, но он поднес палец к губам и медленно помотал головой.

Шатаясь, он проковылял через прихожую в гостиную и сразу нацелился на диван, как американская ракета с теплонаведением – на багдадский приют для сирот. Удачно, Ронни.

– Убился транками, Рон?

Он снова медленно покачал головой и тяжело выдохнул сквозь крепко сжатые губы. Я включил видео, и он задремал. Я поставил вторую кассету и сам заснул на середине фильма. Ощутив тычок в ступню, открыл глаза и увидел, что Ронни уходит. Он медленно поднял большой палец, что-то пробормотал и растворился в ночи.

Вошел Дерек.

– Где папа? – спросил он.

– Хрен его знает. Он вроде бы куда-то выходил с Нормой.

Дерек закатил глаза и удалился.

Я побрел баиньки.

На следующий день я договорился встретиться с Денизом в «Красавчике Браммеле».