Эйсид-хаус

В середине дня мне попался Пенман, совершенно охуевший от наркоты, на которой висел весь уик-энд. Глаза у него мутные и красные. Мы закидываемся кислотой. Еще только понедельник и даже не вечер, а мы уже кинули на кишку микродот[54]. Сильная штука и все такое.

– Знаешь, чувак, в чем твоя проблема? – говорит он с таким выражением, что я сразу начинаю волноваться.

– Какая еще проблема? – переспрашиваю. – Впервые слышу.

– Вот, чувак, ты сам все наглядно и продемонстрировал. Ты только что обеспечил яркую иллюстрацию тому, о чем я и говорил, понимаешь?

– Да о чем это ты? – спрашиваю уже с раздражением.

– Только не злись, дружище. Это дружеский треп. Я завел этот разговор только потому, что мы с тобой старые кореша. Верно?

– Верно, – соглашаюсь я, переполняемый неловкостью.

Я не выспался, а когда не высыпаюсь, то всегда делаюсь параноиком. Причем не от наркотиков, а от недосыпа. Наркотики только мешают мне заснуть, так что ответственны лишь косвенно. Достать бы что-нибудь, что поможет мне заснуть…

– Это дерьмо насчет «впервые слышу», – глумится Пенман. – У нас у всех есть проблемы. У каждого чувака в этом баре есть проблемы. – Он обвел рукой убогий паб; что ж, непросто опровергнуть такое заявление. – У каждого чувака в этом мире есть проблемы.

– Не такой уж показательный пример, – говорю, но он тут же опять начинает цепляться к словам.

– Ну вот снова здорово: «Не такой уж показательный пример»… – передразнил он голосом, больше похожим на денизовский, чем на мой. – Говорю тебе, дружище, ты свой в доску, но какой-то все же хитрожопый умник. А с умниками дело такое: да, иногда они людям нравятся. Умник пошутит, и все в покатуху. А потом умник начинает действовать людям на нервы. И огребает по ебалу. Вот так все и происходит.

Я сижу и обтекаю.

– Нет, я не говорю, что ты, типа, перешел эту черту. Я просто хочу сказать, что черта у разных людей разная.

– О чем это ты?

– Возьмем Дениза, к примеру. Все знают, кто он такой. И ему сходит с рук то, что не сошло бы мне и тебе. Хотя однажды он совсем уж зарвется, и тогда…

Теперь меня действительно охватила паранойя. Никогда еще раньше Пенман так со мной не откровенничал.

– А что, кто-нибудь обо мне заикался?..

– Послушай, дружище, я говорю только, что ты начинаешь испускать какие-то неправильные вибрации. – Он отхлебывает колы и кладет руку мне на плечо.

– Да не воображаю я себе ничего такого… – оправдываюсь я.

– Только не надо все это воспринимать близко к сердцу. Я просто говорю: следи за собой. Понятно? – Он качает головой, затем роняет ее на руки. – Ладно, – раздраженно выдыхает он, – забудь, что я сказал, это все кислота.

– Нет, но все-таки, какой расклад? Кто что говорил?

– Забудь.

– Нет, давай же, я хочу знать. Какой чертов расклад?

– Я сказал, забудь. Не должен был я ничего говорить, ясно?

В глазах Пенмана тяжесть, так что, подчинившись, я ощущаю себя комфортно.

– Да, старик, это все клятая кислота…

– И не говори, – кивает он, но как-то недобро, и мне опять становится не по себе; как будто я сейчас зарыдаю и взмолюсь: «ПОЖАЛУЙСТА, БУДЬ ЛАСКОВ СО МНОЙ».

Пенман совсем заебал мне мозги. Пенман и кислота. Когда меня начало отпускать, я вернулся на отцовскую квартиру и поднялся к себе в комнату. Лег на кровать и принялся критически осмыслять свою жизнь, с брутальностью и самоотвращением. Никакой работы, никаких квалификаций, только аттестат (без отличия) по английскому и искусству, никаких теперь романтических привязанностей, потому что она ушла и наверняка не вернется, а приятели, похоже, меня лишь терпят. Перспективы довольно хуевые и мрачные. Да, я был общителен и социально мобилен, однако вера в себя, что вела меня по жизни наперекор подавляющим свидетельствам противного, улетучивалась на глазах. Пенман написал мне эпитафию: УМНИК. Никто не любит умников; а у хитрожопого умника, да еще соучастника в убийстве, действительно есть проблемы.

Может, дело в наркотиках, может, в Слепаке, или я просто схожу с ума, но что-то явно не так. Когда я сажусь в автобус или захожу в паб, люди, заметив меня, тут же умолкают. В автобусе рядом со мной никто не садится. Я самый последний человек, рядом с которым кто-нибудь сядет. Неужели я пахну? Да, чем-то, кажется, пахну. Я принюхиваюсь к моей одежде, подмышкам, промежности. Залезаю в душ. Или же я уродлив? Долго смотрю на себя в зеркало. Да, уродлив. Хуже того, я абсолютно непримечателен. Совершенно пустое невыразительное лицо, никакого в нем характера. Так, надо срочно куда-нибудь выбраться – и я отправился к Рокси.

– Чувак, вся эта тема со Слепаком совсем срубила мне башню, – говорю я ему. – Пиздец, да?

– Это наркотики срубили тебе башню, – с издевкой хмыкает он, – забей на них и не вибрируй, глупый урод.

– Я, может, уеду в Лондон на какое-то время. А то здесь меня уже потряхивает. На улицах какие-то отморозки. Идешь себе домой, а любой алконавт может таскать в кармане нож. Чик – и все, кранты. Или чувак, проверявшийся на СПИД: «Ваш анализ дал положительный результат». И что ему теперь терять? Он может просто прыгнуть в машину и тебя переехать.

– Чушь собачья.