Екатерина Великая

Первым спустя сорок пять минут прибыл доктор Роджерсон. Он немедленно диагностировал удар и не оставил надежды на выздоровление. Тем не менее он пустил императрице кровь и наложил пластыри из шпанских мушек ей на ноги. Графа Николая Зубова, старшего брата Платона, отправили в Гатчину, чтобы предупредить великого князя; послали скороходов на поиски Александра. По прибытии в Зимний дворец последнего не пускали к бабушке несколько часов — по-видимому, граф Салтыков боялся, что он может попытаться объявить себя царем.

Великий князь Павел в тот день обедал на мельнице в Гатчине, примерно в трех милях от дворца. Он и его гости, вернувшись, обнаружили князя Зубова, который сообщил им во всех подробностях о болезни императрицы. Великий князь приказал немедленно запрячь восьмерку лошадей и выехал с женой в Петербург; граф Зубов поскакал вперед, чтобы организовать смену лошадей в Софии. В четыре часа Александр направил к Павлу собственного курьера, который встретил великокняжескую карету уже в пути. По дороге Павла перехватило еще несколько курьеров — самые разные люди рвались первыми донести до него весть и таким образом проявить свою лояльность.

В пять часов Александр с Елизаветой наконец получили от графа Салтыкова разрешение войти в апартаменты императрицы. В тусклом свете спальной комнаты они увидели Екатерину, которая, все еще без сознания, лежала на полу, отгороженная ширмой. Ее дорогой друг и первая гофмейстерина Анна Протасова находилась рядом с нею вместе с Марией Перекусихиной: они постоянно вытирали темную жидкость, сочащуюся из ее рта.

Александр и Елизавета оставались в спальне недолго: Александр, продемонстрировав широту духа, отправился искать Платона Зубова, а Елизавета выбрала компанию жены Константина, великой княгини Анны. Платон, взъерошенный и беспокойный, не знал, что с собой делать. Совсем прекратив важничать, он то кидался жечь потенциально компрометирующие бумаги, то проверял, не помогают ли императрице применяемые средства. В какой-то момент распространился слух, что Екатерина открыла глаза. Ненадолго зажглась искра надежды.

Великий князь Павел прибыл в Зимний дворец сразу после половины девятого вечера и немедленно прошел в апартаменты матери. Он призвал Александра и Константина, велев невесткам оставаться дома. Потом расположился в маленькой комнатке позади спальни матери, так что каждый, являвшийся к нему испросить руководства к действию, должен был проследовать через спальню, мимо сраженной ударом императрицы, лежащей на полу.

На рассвете 6 ноября Павел спросил у докторов, остается ли какая-нибудь надежда. Когда те дали отрицательный ответ, он вызвал епископа и священников и приказал провести последние обряды. Известие о смертельной болезни императрицы распространилось по городу, и все принадлежавшие ко двору начали собираться в Зимнем дворце. Большинство пришедших было искренне расстроено. Утро прошло в ожидании смерти императрицы. Смена администрации стала уже очевидной. Придворные и чиновники Екатерины сидели в удрученном молчании, в то время как люди в форме, которой большинство никогда не видело прежде — они прибыли из Гатчины, — бегали туда-сюда с важным видом, отдавая приказания. Александр и Константин тоже переоделись в мундиры прусского образца — форму своих гатчинских батальонов.

В час дня Павел и Мария Федоровна вместе отобедали за столом, который поставили в коридоре позади спальни. В три часа вице-канцлеру Остерману приказали пойти в контору графа Моркова и изъять все бумаги, касающиеся иностранных дел. Тот сложил документы в два огромных пакета, завернул для прочности в простыни и сам поволок их через дворец. В середине дня Павел вместе с графом Безбородко просмотрел также все личные бумаги Екатерины. Существует версия, что в бумагах содержался составленный императрицей документ по отстранению Павла от наследования, который великий князь бросил в огонь. Безбородко было приказано подготовить манифест, объявляющий о вступлении на престол сына императрицы.

Среди бумаг своей матери Павел нашел также записку от Алексея Орлова, в коей тот признавался в убийстве Пет-pa III. Она лишь подтверждала то, что великий князь давно подозревал — но по крайней мере освобождала его мать от подозрений в прямом соучастии. Он совершил свой первый акт сыновней преданности и восстановления справедливости, устранив от двора князя Федора Барятинского, ныне гофмаршала, но тридцать четыре года назад — одно из основных действующих лиц драмы, разыгравшейся в Ропше.

Пульс императрицы начинал слабеть. Три или четыре раза доктора думали, что конец приближается, но ее крепкая конституция поддерживала продолжение агонии.