Екатерина Великая. Греческий прожект

Прокручивая все оные мысли, Екатерина прекрасно ощущала свое не самое счастливое положение. На душе было невыносимо горько, понеже у нее складывалось впечатление, что Александру Мамонову и дела до нее нет. С головой занятая событиями, разворачивающимися на театре военных действий на юге страны, она, разумеется, реже имела возможность проводить время с ним, хотя в спальне ее он редко отсутствовал. С приездом Светлейшего князя, она, тоже занятая с ним государственными делами, не заметила, что Мамонов реже бывает в ее кабинете. Когда она обратила на оное аттенцию, то подумала, можливо, Александр Матвеевич вздумал ревновать ее к Потемкину. Но ведь он князю родственник, и Александр, как будто, никогда не опасался его присутствия. Теперь, когда она стала посвободнее, Екатерина отметила, что Александра Матвеевича не особливо волнует есть она, али нет рядом. Пуще всего его забавляют, любимые им камеи и медали, так что ей с трудом приходилось вытаскивать его из комнаты, где они хранились. В какой-то степени она понимала Александра: она сама болела «камейной болезнью». Последнее время сия коллекция особливо притягивает Красного кафтана, понеже совсем недавно, благодаря ее французскому агенту Мельхиору Гримму, была приобретена коллекция в пятьсот камей, иммигрировавшего в Россию, герцога Луи-Филиппа Орлеанского. Уразумев, что здесь что-то не так, Екатерина задумалась: не инако здесь замешена женщина… Может ли статься, что он с кем-то махается? Ужели он изменяет ей, уподобив себя предыдущему фавориту, Ивану Римскому-Корсакову?

Проведя небольшое расследование, Екатерина выяснила, что ее тридцатилетний фаворит влюблен в одну из ее фрейлин, но непонятно в кого именно. Однако, как далеко зашли их отношения никто не ведал. Узнав об том, Екатерина была совершенно выбита из колеи, понеже сия перемена была совершенно некстати: ее критический возраст шестидесятилетней женщины не располагал к новым любовным отношениям на виду у всего двора. Екатерина положила подождать до полного выяснения создавшегося положения. Несмотря на то, что она являла собой человека крепкого характера, избежать слабостей женской природы ей было не по силам: как бы того ей не хотелось, но время изрядно состарило ее лицо, вместе с тем сохранив молодость сердца и женское самолюбие, кое было изрядно оскорблено, посему, редкий вечер она не плакала в подушку.

* * *

В один из скучных вечеров, когда, по обыкновению, Мамонов паки где-то запропастился, Екатерина послала за своей самой давней и любимой подругой Анной Никитичной Нарышкиной.

Разговаривая с Анной Никитичной, она заметно невесело отвечала на ее вопросы.

– Ну, что стряслось, душа моя, Екатерина Алексеевна? – участливо и настойчиво выспрашивала ее Нарышкина. – Токмо скажи мне, птичка моя, я ведь всем твоим врагам душу вытрясу.

Екатерина, отложив вышивальные пяльцы, отворачивая лицо, грустно поведала:

– Саша мой… Мамонов, с ума меня сводит: ревнует ко всем подряд, даже к женщинам. А сам холоден стал, целует, как будто дань отдает, обязанность выполняет…

Анна Никитична жалостливо пожала ее руку, обняла. Засим, отсев он нее, выпалила:

– Ахти – великое дело! Мамонов! Да таковых Мамоновых пруд пруди! Кто он таков? Откуда взялся? Что из себя без тебя представляет? Чуяло мое сердце, негодный он человек… Гони его в шею! Я тебе устрою другой «случай», лутче оного приищу, родная моя… Вон один около меня все ходит, грезит тобою… Красавец!

Екатерина, как будто не слышала ее:

– Вот и Александр Матвеевич все твердит: «Я вас не достоин»…

Анна Никитична, расширив глаза, грозно посмотрела в пространство:

– О каком достоинстве он смеет говорить! Да, он с первого до последнего момента вовсе и не был достоин вас, матушка моя! Достоин он! Боже мой! – насмешничала она. – До него так и не дошло, что никто из них вас не достоин. Это вы их изволите удостаивать! Снисходите! Думает, сей крендель, влез в душу и все! Нет уж! Выведем его на чистую воду, пущай погодит немного!

Нарышкина, выпустив пар, осудительно покачала головой:

– Можливо, государыня моя, он с кем-то махается? – спросила она. – Понеже, все оное весьма подозрительно: где-то пропадать, болеть чуть ли еженедельно… Тут что-то не так.

– Сказывают, он влюблен в одну из моих фрейлин, но не знают в кого именно.

Никитична, от неожиданного признания подруги, выпучила глаза. Встав с места, она вперила руки в боки:

– Надо ж, каков глупец! Полный глупец! Стало быть – махается! Нет, пришла пора мне представить вам моего Платона Александровича Зубова.

Швырнув в сторону пяльцы, Екатерина, сдерживая сердечную боль, сдавленно бросила:

– Какой еще Зубов! Окстись, оставь, Никитична!

Нарышкина нежно поцеловала ее в щеку и отпрянула в удивлении: у императрицы брызнули слезы. Екатерина Алексеевна, обхватив лоб рукой, прикрыла глаза. Слезы катились неудержимо.

Анна Никитична, сама чуть ли не прослезившись, принялась ее увещевать: