Екатерина Великая. Греческий прожект

– Опричь того, – не сдавался Трощинский, оне осведомились, колико градусов долготы занимает ее империя. Ей назвали число. Тогда государыня заметила, что ей привели ту же цифру, что еще до присоединения Крыма и Белоруссии!

Безбородко насмешливо уточнил:

– Стало быть, вы, Дмитрий, хотите сказать, что оне не понимает, что завоевание сих провинций не могло изменить измерение ее громадного государства в отношении градусов долготы?

Получив утвердительный ответ, Безбородко кивнул:

– Здесь тоже нет ничего удивительного. В оных градусах не все мужчины разбираются. А о дамах и говорить не приходится. И к чему ей знать оное, имея армию помощников?

Храповицкий, специально, изрек:

– Я бы сказал, что из наук ей ближе история…

Морков и тут не смолчал:

– Но и тут они у государыни довольно поверхностны.

Безбородко усмехнулся:

– Что же вы хотите? Академиев она не заканчивала, образование у нее домашнее, и то не законченное. А правит Россией лучше всех Европейских монархов. Я бы сказал: гениально правит!

Марков, пригладив свои рыжие волосы, сухо согласился:

– То есть доподлинная правда. У нее природного ума хоть отбавляй! Говорят же: «Не отесан кряж, да навес держит».

Безбородко цокнул языком и, подняв указательный палец, сказал:

– То-то и оно! Следует присовокупить сюда и ее неимоверное трудолюбие. Вспомните: она, недовольная нашими старыми, архаичными законами, местным управлением, и прочим, сама написала основной документ своей реформы – «Учреждения для управления губерниями», изданные еще десять лет назад.

Морков охотно, уже не так сухо, отозвался:

– Кто же будет оспаривать оное? Хотя ей помогали некоторые сановники, сия работа учинена ею. Полагаю, по своему значению «Учреждения» стал крупнейшим, после «Наказа», произведением государыни Екатерины Алексеевны, как государственного деятеля.

Безбородко насмешливо хмыкнув, полностью оторвавшись от бумаг, взялся за подбородок и изрек двольно длинную сентенцию:

– Ее «Учреждение» явилось полноценным законодательным актом на базе идей «Наказа». Так она мыслила перестроить всю систему государственной власти в России. В оном документе государыня продемонстрировала все свое искусство соединить самодержавную форму правления с законностью. А оное учинить, сами понимаете, – совсем не просто!

Граф Морков и здесь должон был согласиться, что он без промедленья и сделал:

– Стало быть, да, не просто. Здесь государыне равных нет.

Помолчав, он все-таки довершил:

– Однако, шесть томов в день? Прошу прощения: сие не можно!

Словом, Храповицкий учинил вывод, что граф Морков, все-таки весьма почитает императрицу, а причина всех его выпадов противу нее, есть его вредный характер.

* * *

Колиньер, потрясая в дрожащей руке токмо полученное письмо, побледневший, с расширенными глазами, говорил, обращаясь к де Сегюру:

– Просто ужас, что творится у нас во Франции, монсиньор Луи-Филипп! Революция, настоящая революция!

– Я еще не читал утреннюю почту, о чем ты говоришь! Дай мне посмотреть!

Он выхватил из рук Колиньера письмо, пробежал глазами. Колиньер же, продолжал, как заведенный, повторять одно и тоже.

– Что будет, что же будет! Бедная моя матушка и братья!

Сегюр напряженно хмурил брови, пытаясь вникнуть в содержание письма. Наконец, бросив его, принялся разбирать свою нетронутую утреннюю почту. Несколько минут он вчитывался в письма от родных, потом бросив на Колиньера отчаянный взгляд, опустился на сиденье.

– Толпы парижан, – сказал он сухим голосом, – разнесли Бастилию, вооружившись вилами и кольями, шли ко дворцу, с лозунгами «Короля и хлеба» и «Свобода, равенство, братство». Засим двинулись на Версаль с требованием крови королевы.

– В чем они ее винят?

– Обвиняют, что это она внушает королю, непотребные французам идеи, как, например, помогать Американской освободительной войне противу англичан и в том, что она обирает народ, а сама ведет расточительный образ жизни.

– И что? Теперь всю королевскую семью из-за этого отправили под домашний арест? Требовать упразднения монархии и провозглашения Франции – республикой. Бог мой, какой позор для нашей несчастной Франции!

Чем же все это кончится, чем же все это кончится? – навязчиво причитал Колиньер.

Де Сегюр посмотрев на него с раздражением, отвел глаза и продолжил:

– Представители Национального Собрания объявляют, что министры и агенты гражданской и военной власти ответственны за все действия, нарушающие права нации и декреты Собрания, Де Сегюр паки пробежал глазами по бумаге, засим продолжил:

– А находящиеся у власти министры и члены Совета его величества, независимо от положения и чина, несут личную ответственность за происходящие несчастья и за все те, которые еще могут последовать. Окроме того, всякое внешнее сообщение прервано для всех, независимо от их звания, и буржуазная гвардия у застав довела строгость при обысках до того, что раздевает лиц обоего пола, как выходивших из города, так и входивших в него.

К де Сегюру и Колиньеру подошли некоторые сотрудники посольства, у всех было подавленное состояние.