Екатерина Великая. Греческий прожект

Уже за месяц до отъезда государыни Екатерины Алексеевны на юг, при дворе как-то чувствовалось какое-то затишье. Императрица, смеясь, указывала, что хотя у нее хватает остряков, подобных Левушке Нарышкину и Луи-Филиппу де Сегюру, однако отсутствие двух таких разных, но острых на язык людей, как принц де Линь и Светлейший князь Потемкин, скоро приведет к полному затишью во всем ее дворце, поелику следует скорее собраться и ехать на юг. Там будет и князь, и принц. В канун отъезда весь дипломатический корпус собрался у графа Кобенцеля. Фитц-Герберт, склонный к задумчивости и уединению, последнее время произносил грустные сентенции по поводу отъезда. Над ним подшучивали, понеже ведали, что с ним происходит: он не хотел расставаться с другом Эллисом, но паче всего с одной дамой, в кою был страстно влюблен.

– Жаль, что весельчак де Линь уехал на целый месяц раньше нас… Без него будет скучновато в пути – сетовал он. На что отозвался красивый баритон гишпанского посла Нормандеса:

– Оставил нас принц без своих шуток – прибауток! Но он, напомню вам, объявил императрице, что Иосиф Второй встретит ее на брегах Днепра, и, по приказу своего короля, де Линь отвез ему маршрут императрицы Екатерины. Как же инако?

– А граф Комажерский, польский посланник, просил императрицу назначить место свидания с его королем Станиславом-Августом, – добавил Людвиг фон Кобенцель. – Любопытно, как они встретятся после тридцати лет?

Он обвел взглядом друзей, но, видимо, оное никому не хотелось обсуждать. Зато, вдруг заговорили о сенаторе Стрекалове и Андрее Шувалове.

– Сии умники тоже едут с императрицей, – заметил де Сегюр.

– Все придворные умники и красавцы едут. Екатерина любит окружать себя красивыми людьми, – молвил самый некрасивый из них – граф Кобенцель.

Де Сегюр, хмыкнул. Бросив на него насмешливый взгляд, с намеком возразил:

– Отчего же? Среди нас едут и просто умные. К примеру, на Стрекалова и Шувалова возложена обязанность ревизовать везде, где позволят условия путешествия.

– И что они будут делать?

Де Сегюр пожал плечами:

– Мыслю: будут проверять работу губернских управлений, знакомиться с положением городского устройства и управления, которое недавно значительно изменилось.

Сии неинтересные им новости, занятые своими мыслями, все слушали довольно вяло.

– Да, господа, – паки подал голос фон Кобенцель, – что-то на душе не спокойно. Каковым будет оное путешествие? – он посмотрел на друзей грустными глазами. – И императрица нынче молчалива и задумчива, – добавил он. – Заметили?

– Нынче она и в самом деле, не весела, – кашлянув, рассеянно подтвердил Фитс-ерберт.

– Не знаете отчего? – спросил де Сегюр и обвел всех взглядом. – Я слышал, что ее внуки Александр и Константин заболели корью, и она не может взять их с собой, а так мечтала!

– Может статься, сие к лучшему, понеже хуже было бы, буде в дороге дети заболели.

– У нее и так есть один ребенок – Мамонов, ее любимец. Он вечно простужается и неделями болеет. Говорят, он токмо дня два назад преодолел свои недуги.

– Однако умен, сей любимец! Видно, что получил основательное образование, – отметил Фитс-Герберт.

– А мне будет не хватать князя Григория Потемкина, – вдруг заявил де Сегюр. – Вот кто умен и интересен, как собеседник. Лучше бы я вместе с ним уехал в Киев!

Все хмыкнули и, задумавшись, помолчали.

– Вообще-то, честно говоря, я б лучше поехал бы к себе на родину, – паки заговорил де Сегюр.

– А что так? – спросил гишпанский посланник.

– Не знаю… Хоть и уверяет наш министр Каллонь, что у нас во Франции все хорошо, но из писем моего отца, чувствую, что-то там происходит непонятное. Народ чем – то недоволен и весьма сильно.

Людвиг Кобенцель засмеялся:

– Где вы видели, граф, чтобы народ всем был доволен? Выбросьте все из головы!

– И теперь я не так часто буду получать известия о родных, жене, детях, – невесело продолжил де Сегюр. Однако он притворялся: ничто не могло испортить ему настроения после подписания накануне отъезда торговых отношений с Россией. Членов коллегии иностранных дел Маркова Аркадия, Александра Безбородки и вице-канцлера графа Остермана, сих троих, кто подписал с ним официальные бумаги, он теперь просто обожал.

Нормандес подошед к нему, весело похлопал его по плечу:

– Бросьте, граф, кручиниться. Завтра мы поедем в знаменательное путешествие с великолепнейшей императрицей, неотразимой женщиной, умнейшей и искуснейшей собеседницей. Можливо ли было об том и мечтать? – вопрошал он, оглядывая всех друзей.

– К тому же, – добавил Фиц-Герберт, – коли боитесь замерзнуть в поездке по просторам России, то завтра, в придачу ко всей нашей нарядной верхней меховой одежде, и соболиным шапкам, нам всем выдадут медвежьи шубы, кои мы наденем поверх всего.

– Ох, и тяжеленькие мы будем, – заметил де Сегюр.

Гишпанец сделал веселую гримасу:

– Нет, друзья мои, от сей поездки, я жду много веселых приключений. Так что спокойной ночи вам всем, а я пойду спать.

Он встал, остальные тоже живо собрались и, раскланявшись друг пред другом, разъехались.

* * *