Екатерина Великая. Завершение Золотого века

Записки императрицы:

16-го генваря сего 1796-го года Алексей Григорьевич Бобринский женился на баронессе Анне Унгерн-Штернберг, дочери коменданта крепости Ревель. Собирается приехать повидаться со мной. Все говорят, что он весьма схож лицом со мной.

* * *

Вошел обер-прокурор граф Александр Николаевич Самойлов, правая рука императрицы Екатерины Алексеевны, коий получил графское Римской империи достоинство с нисходящим его потомством два года назад, на что императрица, чуть позже, дала свое Высочайшее соизволение на принятие означенного достоинства в России. Граф был так предан ей, что в оном превзошел своего предшественника, упокоившегося, уже более двух лет назад, князя Александра Алексеевича Вяземского. Екатерина вспомнила, как четыре года назад, человек отменной храбрости и чести, полковник граф Александр Самойлов получивший орден Святого Георгия 2-й степени, приехал во дворец и ожидал в приемной ее выхода. Однако его оттеснила толпа придворных и генералов, впереди которых ему, полковнику, стоять было не по чину. Когда же она вышла, то заметив его, обратилась к нему со словами:

«Граф Александр Николаевич! Ваше место — здесь, впереди, как и на войне!»

Все тогда почтительно расступились, пропустив его к ней. Екатерина назначила его обер-прокурором Правительствующего сената, как токмо Вяземский, по болезни, ушел в отставку. И вот теперь она не нарадуется на толкового и преданного прокурора.

Сегодни, пройдя вместе с графом Самойловым в кабинет, она поговорила с ним о военных событиях, действиях, предпринимаемых князем Платоном Зубовым, обсудила некоторые дела Сената. Засим Екатерина вдруг испросила:

— Что же граф Петр Александрович Румянцев?

— Как вы знаете, Ваше Величество, два года назад, он подал прошение об отставке. Получив его, удалился в свое малороссийское имение Ташань.

— Ташань? У него же дворцы и в Гомеле, и в Качановке, Вишенках, еще пара — тройка где-то еще.

Граф усмехнулся:

— Богат фельдмаршал, ничего не скажешь! Зато держит в черном теле своих троих сыновей. Поелику они, вестимо, и не женятся. Всем за сорок, а все — холостяки.

Екатерина иронически заметила: — Стало быть, скадерный старик.

— Может статься. Обижен весьма на покойного князя Потемкина.

— Отчего же?

— Фельдмаршал жаловался, что князь не давал ему ни войск, ни провианта, ни боевых припасов, ни случая сражаться, хотя Румянцев до отставки числился командиром второй армии при главнокомандующем князе Потемкине.

— Чего ж так непочтительно обходился с ним Светлейший князь?

— Бог его знает! Румянцев-то не в меру растолстел, стал малоподвижен. Да и без него Суворов везде поспевал.

— Да-а-а-а. Как тут не обидеться Румянцеву, ведь он был в свое время героем. Однако, сказывают, он был весьма опечален смертью князя Таврического…

Обер-прокурор почтительно поклонился:

— Да, Ваше Величество, сие известный факт: смерть Светлейшего князя была весьма прискорбна для него, он изразил мысль, что Россия потеряла великого сына.

Глаза Екатерины мгновенно покраснели. Она отвернулась, нервно побарабанила пальцами по столу. Засим испросила:

— Что ж граф Румянцев теперь делает в своем Ташане?

— Сказывают, там у него дворец в виде крепости. Так вот он заперся в одной комнате и никогда из нее не выходит. Мало того, он делает вид, что не узнает собственных детей и других родных, кои посещали его. Теперь в его поместье никто и не заглядывает.

— Никогда не выходит? Не узнает родных! Может статься, у него что-то не в порядке с головой?

— Не знаю, не ведаю. Может статься.

Екатерина покачала головой:

— А ведь правильно о нем написал Державин в своем «Водопаде»:

«Блажен, когда стремясь за славой
Он пользу общую хранил
Был милосерд в войне кровавой
И самых жизнь врагов щадил;
Благословен средь поздних веков
Да будет друг сей человеков.»

Процитировав отрывок из оды, паки, сокрушенно качнув головой, государыня молвила:

— Это ведь надобно придумать: самому себя заключить в собственный острог! В то время как другие мечтают оттуда выбраться.

Екатерина помолчала, засим снова обратилась к Самойлову: — Вам, господин обер-прокурор, известно, что наш с вами век называют «Золотым», и мы оному обязаны и сему Румянцеву, и Потемкину, и Суворову, и Репнину, и…

— Главным образом Вам, Ваше Величество, — подобострастно, не побоявшись прервать императрицу, продолжил граф.

Екатерина благосклонно взглянула на него.

— Может статься, вы и правы, граф. Но я мыслю: сему я обязана французским философам: я желала реализовать их теорию просвещенного абсолютизма на практике, здесь, в России, но…

Екатерина, подняла указательный палец и улыбнувшись, паки затарабанила пальцами по столу.

— Знаете, что меня отрезвило? — спросила она.