Эхо

А еще на встречах с друзьями ему нравилось поговорить о разных событиях – от космоса до американского президента. Похоже, не было никого и ничего в этом мире, что вызывало бы у него одобрение, создавалось ощущение, что без его вмешательства Вселенной грозил полный хаос. «Опять ты за свое, – как-то раз заметила она. – Раз уж ты у нас гений, так и переселяйся в космос, нечего торчать на нашей бренной земле». Он тогда даже поперхнулся, словно горчицы хватанул больше, чем надо, после чего весь скукожился и еще долго не решался раскрыть рот. С тех пор про космос он больше не заговаривал, хотя это и был его конек.

Все четыре года, что они встречались, она непрестанно его клевала, словно специально была послана Всевышним на его перевоспитание. Он не знал, что, поступая таким образом, она не то чтобы была настроена против – просто старалась привлечь к себе внимание и показать, что умнее его. Кто бы мог подумать, что он воспримет ее критику всерьез! Каждое ее слово он истолковывал как приказ, который выполнял без колебаний. Хотя она и сожалела, что он легко отказывался от своих взглядов и намеренно подавлял свой талант, тем не менее она испытывала огромное удовлетворение от того, что он всегда шел на компромисс. Она понимала: если ради тебя человек готов измениться, это вовсе не означает, что он тебя боится, это означает, что он тебя любит. Он ведь не преступник, чтоб ее бояться. Он даже поменял свой способ чистить зубы: до знакомства с ней он чистил их по горизонтали, а теперь стал чистить по вертикали, причем его зубам от этого стало только лучше. Более того, он бросил пить, хотя ему пришлось защипать себя до синяков на ляжках. А пить он бросил потому, что она терпеть не могла запах алкоголя, ей не нравилось, когда он стоял у дороги и орал, точно на шумном проспекте Пекина. Ей не нравилось, что, напившись, он тотчас забывал, что дома, потеряв всякий сон, его ждет она.

30

К своей привычке выпивать Му Дафу вернулся, когда их дочери Хуаньюй исполнился годик. Сперва он баловался этим делом дома, причем всякий раз ограничивался одной стопкой, стараясь не смотреть на Жань Дундун, будто вовсе не нуждался в ее комментариях. Иногда он и ей протягивал стопочку, спрашивая, не хочет ли она пригубить за компанию. Этим жестом он словно тянул ее за собой – мало того что нарушал обещание, так еще и хотел заручиться ее одобрением.

В тот период все ее внимание переключилось на Хуаньюй. Учитывая, что муж тащил на себе все домашние дела и при этом продолжал заниматься умственным трудом, ей казалось, что ничего страшного в его желании немножко расслабиться нет, поэтому давала ему молчаливое согласие. Однако объем выпитого с каждым разом все увеличивался, он рос, словно размер пальцев на руках – от мизинца до большого пальца, пока наконец не достиг масштабов всего кулака. Частота такого рода посиделок также возросла – от одного раза в неделю до одного раза в пять дней, а потом потянулась и к одному разу в три дня. Позже дислокация переместилась из дома в ресторан, а количество собутыльников перешло от числа однозначного к комплексному. Практически ежедневно у него находилась причина, чтобы возвратиться домой навеселе, – он прикрывался то посиделками с коллегами, то встречей с экспертами, то приемом иностранных гостей. Поначалу он возвращался в восемь, потом – в девять-десять, а иногда даже в двенадцать. Исходящий от него запах алкоголя становился все крепче, и в конце концов от него стало разить так же нещадно, как когда-то, до того, как он с этим завязал. Не успел он и глазом моргнуть, как его утроба превратилась в винно-водочный завод.

Она прекрасно понимала, что происходит, и при этом сама себе удивлялась – удивлялась тому, что перестала обращать на этот запах внимание, будто у нее вдруг притупилось обоняние или вдруг появилось философское отношение к этой проблеме. Они знали друг друга уже больше пяти лет, он ее любил, и она ему доверяла. А доверие – это своего рода пропуск, как только между людьми появляется доверие, то что бы ни делала одна из сторон – ей все будет сходить с рук.