Эхо

Первые два года после рождения Хуаньюй у них жили родители Жань Дундун, соответственно, прикасаться к домашним делам он практически перестал. По его собственным словам, проституток он не снимал, на деньги не играл, коррупцией не занимался, к высоким должностям не стремился, так что единственной его отдушиной было перекинуться с друзьями в картишки. На самом деле его занимала даже не игра в карты как таковая, а желание поговорить на актуальные темы, избавиться от накопившихся обид, сбросить напряжение от умственного труда, подзарядиться энергией для занятий наукой. Помимо того, что он таким образом проветривал мозги, это заменяло ему сеансы психотерапии. Жань Дундун казалось, что в словах мужа есть резон, ведь таким образом он помогал сэкономить внушительную сумму на консультации того же психолога – выходило, что игра в карты была не только панацеей от всех бед, но еще и стимулировала его брать новые вершины в научной деятельности. И она не возражала. Собственно, ей было даже лень придумывать причины для возражений. Иногда, когда он засиживался за картами допоздна, она звонила ему и подгоняла домой. Поначалу после таких звонков он тотчас прекращал играть и действительно шел домой, потом стал заверять, что вернется сразу как доиграет партию; чуть позже он и вовсе перестал что-либо обещать, просто говорил что-то типа «мы тут играем» и сразу бросал трубку, избавляя себя от всякой ответственности, как если бы он сказал: «У нас тут собрание». Ее такое поведение ничуть не раздражало, даже наоборот, ей казалось, что его официальный тон выглядит гораздо достовернее, чем сладко-приторные речи. Мало-помалу она привыкла к такой простой и грубой манере общения и даже полюбила ее.

К нему, в свою очередь, словно возродившись из пепла, постепенно вернулся его талант острить. Теперь кому-нибудь из своих друзей он запросто мог сказать: «Чтобы обезьяна превратилась в человека, понадобилось два с половиной миллиона лет, тебе же хватило всего одной бутылки, чтобы превратиться из человека в обезьяну» – и тем самым обижал друга. Говоря о ком-то из начальников, он замечал: «Он только притворяется, что разбирается в деле, и чем больше притворяется, тем меньше разбирается» – и тем самым обижал начальника. Давая оценку кому-либо из поэтов, он изрекал: «Своей писаниной он еще раз доказал, что должен держаться подальше от поэзии» – и тем самым обижал поэта. В общем, он оскорблял всякого, о ком бы ни отзывался; в результате всякий хотел разорвать с ним отношения.

В то же время он никогда не переходил «красную линию», а именно – никогда не критиковал своих домашних, и это она расценивала как «любовь». Любовь в отношениях была для нее краеугольным камнем. Зная, что он ее любит, она готова была простить ему любые недостатки, включая те, которые он старался в себе изжить, пока крутил с ней роман. Она уже давно перестала его одергивать, потому как не имела для этого ни интереса, ни ресурсов, и тем самым позволила его порокам возродиться вновь. Она-то воображала, что он будет угождать ей всю жизнь; кто бы мог подумать, что его хватит лишь на пять лет! Возможно, что дело тут было даже не в сроках, а в том, что, когда она родила, он охладел к ней как к женщине, все это весьма напоминало ситуацию с изменами Сюй Шаньчуаня. Может быть, все мужчины относятся к своим женам подобным образом?

Размышляя в таком ключе, она вдруг засомневалась: а вдруг и раньше все его поведение она истолковывала неверно? «Оказывается, он проводит время за игрой в карты, потому что избегает меня, выпивает, потому что хочет взбодриться или, наоборот, забыться, ищет разговоров на стороне, потому что со мной ему говорить уже не о чем. Тот Му Дафу, что когда-то жаждал провести со мной каждую секунду, исчез, и теперь вместо него во весь рост встал другой Му Дафу, который не хочет со мной ни разговаривать, ни проводить время». Чем больше она думала об этом, тем горше ей становилось, и наконец тревога полностью овладела ею.

На следующий день, закончив обсуждать с Шао Тяньвэем дело, она вдруг спросила:

– По твоим личным наблюдениям, как тебе кажется, Му Дафу меня любит?

Этим вопросом она застигла Шао Тяньвэя врасплох, и теперь он размышлял не о том, как на него ответить, а о том, что побудило ее вообще такой вопрос задать. Может, у них возникли какие-то проблемы дома, или ее как-то обидел Му Дафу, или она всего лишь хотела провести аналогии с делом, которое вела? Так или иначе, отвечать на подобный вопрос ему не хотелось, поэтому он просто улыбнулся. Но она, не позволяя улизнуть от ответа, вперилась в него доверчивым, выжидательным взглядом, отчего молчать стало неловко.

– Сестрица Жань, вы даже убийц видите насквозь, неужели не можете понять, любит ли вас собственный муж? – произнес он.

– А у меня дальнозоркость, для меня чем ближе, тем хуже видно, – ответила Жань Дундун.