Эхо теней и другие мистические истории

И только тянущиеся по зыбкой трясине неоформившиеся комья фигур продолжают сиять, робко фосфоресцируют. Словно сами в себе, только вырвавшиеся в вязкий мир, они всё ещё держат в собственной искажённой плоти нерешительный, слабый свет. Они тянутся по поверхности топи, дрейфуют перед девочкой нестройным, смешанным рядом. За исключением их личного, телесного переливающегося свечения, их природного цвета не разобрать. Равно как и невозможно угадать в их чертах хоть что-то сколько-нибудь конкретное. Уже и не черви и луковицы, а что-то совсем размятое и расплывчатое, как будто густая масса — и так каждый. Один за другим, один за другим.

Дождь не усиливается, но и не добавляет шума. Он просто идёт, как будто бы мимоходом. Только, как будто бы, на зыбкой трясине начинают формироваться лужицы — да и то, совсем мутные. Даже те, которые попадают в круг света, остаются чёрными, без каких-либо отражений в них.

***

Девочка снова ведёт плечом, перехватывает зонтик чуть-чуть удобней, чтоб освободить и вторую руку.

Дальше — кладёт вторую ладошку поверх колечка-ручки фонарика. Тяжело поднимает его на уровень своей головы, ставит на бортик моста. Аккуратно и трепетно поворачивает его дверцей к себе.

Пристальный взгляд прищуренных глаз устремлён в сердце мерцающей слабой лампочки. Она то и дело вспыхивает и затухает. Мерно мигает частыми перебоями.

Новые, совсем уж неслыханные звуки, добавляются в это место. Звуки, на которые способны лишь только люди: возня, метушня, замешательство. Возмутительнейшее беспокойство! Оно волнует замерших насекомых, да так, что те не только светить, те копошиться под листьями перестали.

А всё почему.

Открыть дверцу, не стягивая варежку, оказывается не такой уж лёгкой задачей. На это требуется какое-то время. И это притом, что второй ладошкой девочка придерживает тыльную стенку фонарика, чтоб тот никуда не упал — а плечом и шеей не забывает про то и дело норовящий выскользнуть зонтик.

А варежка — не перчатка. Там только большой палец, остальные все сложены плавником-крылышком. И дверца у фонарика не простая, а с ловким, хитрым замочком, в который ещё надо попасть.

Как бы чего не вышло!

Девочке уже вовсе не холодно, скорее жарко. Щёки совсем раскраснелись. Не только глаза щурятся, но и морщится лоб. Ткань шарфа заходится складками, как будто она то и дело его кусает.

Но всё-таки да.

Всё-таки победное «клац!» — и дверца фонарика открывается словно сама собой.

Дальше — матерчатая ткань варежки перекрывает робкий дрожащий свет. Мягко, без нажима, без натиска обнимает неровно закреплённую лампочку.

Дальше — не то скрип, не то лязг. Такой пронзительный и визгливый, что и мост прогнулся, и свернулись редкие стебли травы. Ещё лязг, и ещё. Протяжный, протянутый, шершавой поверхностью по ржавой грубой резьбе. Режущий уши лязг. Выбивающий слёзы лязг.

… «тук».

… и вокруг — темнота.

Только потухшая лампочка на ладони. Основание покрыто комьями, грязью и шелухой.

Девочка уже не держится за опустевший фонарик, просто оставляет его стоять на неровной перегородке моста.

А вот лампочку над собой поднимает.

Подносит её к спокойной поверхности топи.

Закрывает глаза.

Ладони расходятся.

Не было даже «плюха». И никаких прочих звуков.

Потухшая лампочка влипла в вязкую топь.

А потом потянулись искры.

***

Кутаясь в пуховик, придерживая обеими ладошками скользкий зонтик, девочка стоит на хлипком мосту, прячась от проливного дождя.

Перед ней, за ней и повсюду раскинулась широкая вязкая жижа волнующегося болота.

По поверхности вокруг мостика мерно дрейфуют крохотные фонарики, а светлячки, мотыльки, бабочки, сумеречники покидают листву-купола, презрев тяжёлые капли, всё слетаются, слетаются к ним.

Кстати, ливень, тем временем, затихает, укатывается-уходит вместе с дрейфующим облаком-кораблём, и на небе вновь открывается бледное окно луны.

Слабенькими тонкими лапками, насекомые хватают ручки-колечки фонариков, и лампочки за стеклянными стенками вспыхивают то лиловым, то жёлтеньким, то синим, а порой и зелёным светом. Иногда ещё белым. И сереньким, будто пепел.

Самые отчаянные группки бабочек — к ним на помощь приходит моль — поднимают светящиеся коробочки, тянут их над размытой гладью.

Вот теперь ночной лес действительно полнится звуками.

Прежде всего — звуками то гаснущих, то вспыхивающих разноцветных, маленьких огоньков.

Конечно же — есть жужжание и шелест множеств пар крыльев.

И позвякивания колечек о металлические покатые крышки.

Гудение лампочек. Тихий треск искорок.

Шорох листвы на ветвях-лианах ивы.

Хлюпанье пузырей и шипение пара.

Но ещё к картине добавился самый главный звук. Звук, которого не было здесь едва ли не испокон веков. Звук, сугубо жизненной, истинно человеческой сущности. Звук искренний, сказочный по своей сути. Родом из далёкой страны мечты — и хорошо знакомый всякому. Понимаемый всеми прекрасно и однозначно.

Вспыхнув единожды, он останется над болотом. И никогда не увязнет, какой бы тягучей не обернулась поверхность под ним.

Звук улыбки.

О козлах

В этом лесу есть приют самым странным — и так логично вписывающимся в его картину местам.