Экипаж

—  Реверс! — распорядился Тимченко. Игорь при­встал с места, крикнул:

—  Андрей Васильевич! Хвост оторвет!

—  И хрен с ним! Выполнять!

—  Реверс включен! — отозвался Игорь.

Колеса коснулись земли — и сразу же раздался треск, грохот.

—   Отказ всех двигателей и рулей! — крикнул Скворцов.

Машину качнуло так, что только своим огромным опытом и хладнокровием Тимченко сумел удержать ее на полосе.

А тем, кто наблюдал за посадкой с земли, пред­ставилось удивительное и страшное зрелище. От са­молета отделился хвост, грохнулся на бетон и, заго­ревшись от трения, некоторое время еще гнался за обрубленным самолетом, но не догнал. «Ту-154» бежал дальше... Потом бег его замедлился, и самолет встал у самых огней, отмечающих конец полосы.

—  Приехали, — сказал Тимченко и откинулся на спинку кресла.

Свирепые струи воды, фонтаны пены обрушились на огонь и в минуту потушили его. Бетон стал белым, словно вдруг намело сугробы.

Через дыру, зияющую на том месте, где был хвост, виднелись пустые кресла второго салона. А из первого салона пассажиров высаживали как обычно: успели подъехать трапы.

Тимченко вошел в салон, чтобы посмотреть, все ли целы. Все были целы и почти невредимы, если не считать нескольких синяков. Все, кроме одного чело­века. Сергей Николаевич, начальник строителей, так и остался лежать поперек кресла.

—  Умер, — объяснил доктор. — Сердечная недо­статочность...

А Тимченко уже окружили пассажиры — смея­лись, плакали, жали ему руки. Высокая норвежка, отдавшая летчикам красный комбинезон, крепко его расцеловала...

Тамара плакала в буфете, закрыв лицо руками. Подошел Игорь, засмеялся.

—  Тома, Тома... У тебя обратные рефлексы. Раньше надо было плакать. А теперь радуйся!

Он взял ее за плечи, осторожно потянул к себе. Но Тамара сбросила его руки, вырвалась и закричала сквозь слезы:

—  Уйди! И не трогай меня никогда! Я тебя нена­вижу!

—  Ты что? — опешил Игорь. —Успокойся. Это у тебя шок, от всего.

—  У меня шок от тебя! На всю жизнь... Врала, притворялась, подлизывалась, только чтобы с тобой... А ты меня предал!

Игорь растерялся окончательно.

— Но постой... Ты же меня... Все было по-другому — буквально час назад!

—  Тогда я думала, что мы погибнем... А теперь все как было.

— Ну, извини меня за то, что я не погиб, — сказал Игорь сдавленным от смертельной обиды голосом, по­вернулся и ушел.

„В свете прожекторов и светильников метались, шумели, никак не могли усиокоиться вернувшиеся на твердую землю люди. А сверху из круглого пролома в фюзеляже, стоя у самого края, смотрел на них задумчиво Андрей Ва­сильевич Тимченко.

Уже под утро Тимченко появился дома. Жена жда­ла его, не спала. Повела мужа на кухню, накрыла на стол.

—  А я уж начала волноваться, — сказала Анна Максимовна и соврала: волновалась она очень дав­но. — Почему задержались?

—  Там погода была неважная, в Бидри.

—  А как летели?

—  Нормально...

Он поглядел на обязательный стакан морковного сока, который пододвинула ему жена, взял его, но пить не стал. Вылил сок в раковину, ополоснул ста­кан и попросил:

—  Анюта, налей-ка мне сюда коньяку...

Кажется, совсем недавно была ежегодная медко­миссия, а вот уже снова проходить ее, ложиться в госпиталь.                           

Снова Андрею Васильевичу проверяли зрение и слух...

Брали кровь на анализ...

Заставляли крутить педали велосипеда...

В свободное от врачей время летчики играли в домино, в шахматы, смотрели в холле телевизор. В один из вечеров показали, между прочим, самого Ан­дрея Васильевича. Рассказали о его трудовых успе­хах, показывали старые военные фотографии, помя­нули и землетрясение в Бидри. Андрей Васильевич смотрел на себя с веселым любопытством.

В последние годы Тимченко опасался медкомиссий, нервничал. Но в этот раз чувствовал себя уверенно. В последний день, как всегда, он спросил главврача:

—  Как, товарищ профессор? Не пора еще подковы сдирать?

Спросил — и был уверен, что нет, конечно, не пора. А профессор сказал сочувственно, но твердо:

—  Андрей Васильевич, летать вы пока не будете. Кардиограмма показала — не выдерживает сердце перегрузок...

...Дома Андрей Васильевич дал волю своему гневу. Всегда спокойный, даже медлительный, он стучал ку­лаком по столу и выкрикивал:

—  Я этого так не оставлю! Я на этих коновалов найду управу! Я к министру пойду, там меня поймут. Пускай назначают министерскую комиссию! Человек здоров как бык, а его хоронят заживо.

—  Ну почему хоронят? — пыталась возразить же­на. — Тебе дадут интересную работу — любую, ка­кую ты захочешь... И на земле люди живут...

—  Ай, брось, Анюта! Брось! Я сам это говорил сколько раз — другим!.. Любую работу... Мне не нужно любую, мне нужно летать!

Стукнув дверью, он ушел в другую комнату. Анна Максимовна подождала немного, потом по­шла за ним.

— Успокоился? Теперь послушай меня... Я и раньше знала, просто не хотела говорить. Обязана была как врач, а молчала! Сердце тебя не тревожит, но оно уже давно в таком состоянии, что каждую минуту может случиться спазм. Представляешь, вдруг обмо­рок — на взлете или на посадке?

—  А ты представляешь — вдруг на тебя сейчас потолок упадет? Или пол?