Экспериментальный фильм

– Это дверь в велосипедную мастерскую. Надо подняться по пожарной лестнице… Кажется, она где-то слева… Нет, справа… – Шаги Сафи отдалились, и я испуганно воскликнула: – Умоляю, не бросай меня!

– Черт, прости!

Ее рука вновь схватила мою, и я крепко сжала ее, слишком испуганная, чтобы испытывать стыд.

Грохоча по железным ступенькам, мы поднялись на площадку. Перед нами возник вытянутый прямоугольник света, имевшего странный свинцовый оттенок. Дверь в студию была приоткрыта. Короткий коридор вел к двойным дверям, между швами которых танцевали мерцающие лучи.

Рассказ занимает слишком много времени. В действительности все происходило гораздо быстрее.

Звуки, долетевшие до меня, были мне уже знакомы по моим снам: глухой звон колокола, медленный, леденящий душу звон; быстрое, испуганное дыхание, с хрипом втягивающее воздух. Грохот, такой сильный, что казалось, его издает несущийся по рельсам поезд, а не пленка, проходящая через катушки проектора. Ко всему этому примешивался слабый жестяной звук граммофонной записи, хотя я точно знала, что фильм должен быть немым – покрытая нитратом серебра пленка, которую держал в руках Сидло, не имела дорожки для записи звука. Каким-то непостижимым образом над всем этим шумом, поглощая и окружая его, господствовала абсолютная тишина зачарованной фильмом аудитории, замершей как кролик перед удавом.

Господи боже, пронеслось у меня в голове. Сафи прошептала что-то на свистящем гортанном языке. Смысл ее слов был для меня непонятен, пока я не разобрала знакомое имя – Малак Тавус – и не поняла, что она тоже молится.

Мы сделали несколько шагов, с трудом поднимая ноги – сила земного притяжения внезапно увеличилась раз в десять. Дверь, едва видневшаяся перед нами, казалось, не приближалась, а отдалялась. Наконец мы переступили порог.

Сокрушительный шквал света и невыносимого жара налетел на нас, едва не сбив с ног, но шум, последовавший за этим, заставил подняться, как веревка, приводящая в движение марионетку.

Крик. Пронзительный крик.

Первым человеком, которого мы встретили, пробираясь внутрь этого адского пекла, был Леонард Уорсейм, исполнявший в тот вечер обязанности швейцара – он старался быть полезным и ненавязчивым. Закрыв уши руками, он валялся на полу у двери. Мы помогли ему встать, отвернувшись от ужасающего сияния, исходящего от того, что прежде было экраном. Помню, я что-то кричала, но совершенно не помню, что именно. Позднее в статье, посвященной «катастрофе», которая была опубликована в «Торонто Стар», Уорсейм воспроизвел свою версию событий. «Луиз Кернс сказала мне: „Не смотри!“, и я ответил: „Поверь, не буду!“» В тот момент я видела лишь, что он кивнул и двинулся за нами, согнувшись в три погибели, стараясь не вдыхать дым, клубившийся под потолком. Раскаленный воздух рвал нам легкие, мы спотыкались об опрокинутые складные стулья и о распростертые на полу людские тела. Некоторые лежали неподвижно, другие сотрясались в конвульсиях, кровь текла у них из носов, глаз и ушей. Мои ладони покрывали кровавые пятна, теплые, рыжеватые, так как мне приходилось касаться людей в поисках опоры. У многих были сожжены брови и ресницы, на лицах и на руках горели кошмарные ожоги. Какой-то мужчина бился в судорогах, колотя по полу головой; мы втроем, Сафи, Леонард и я, дотащили его до дверей, где я упала без сил и зашлась в приступе кашля.

– Нужно остановить это… перекрыть источник… – хрипло прошептала я, повернувшись к Сафи, которая кивнула, отхаркивая черную мокроту. – Проектор. Ты видишь его? Только на экран не смотри.

Сафи еще раз кивнула, прикрыла глаза рукой и осторожно повертела головой из стороны в сторону.

– Вот он! – наконец выдохнула она. – Впереди. Тут куча стульев и людей на пути. Иди! Я крикну, когда ты будешь рядом.

Я вновь погрузилась в дым, такой густой, что он скрывал даже свет полыхающего экрана. Какие-то бесформенные фигуры корчились передо мной, исчезая в черных ядовитых облаках. Споткнувшись, я оказалась на горячем деревянном полу и даже не попыталась встать, решив передвигаться на четвереньках. На какую-то долю секунды дуновение прохладного чистого воздуха принесло мне облегчение; в следующий миг на мою левую руку, казалось, наступил ботинок сорок шестого размера. Заверещав от боли, я прижала к себе пострадавшую руку, но, немного придя в себя, поползла вновь, всхлипывая и опираясь теперь лишь на одну ладонь; сломанная рука беспомощно болталась. Когда она ударилась о стойку проектора, я вновь испустила отчаянный вопль, остановилась, опираясь на стойку здоровой рукой, встала на колени и поднялась на ноги. Окончательно ослепнув от слез, протянула руку к оглушительно грохочущему проектору. И тогда…

Шум прекратился.

Все прекратилось.