Экспериментальный фильм

В глазах у меня внезапно прояснилось; теперь я видела так же хорошо, как в детстве. Можно было подумать, на меня надели очки с идеально подобранными линзами. Сломанная рука – красная и опухшая, один палец изогнут под неестественным углом – вдруг перестала болеть. Я вдохнула полной грудью, но не ощутила ни малейшего привкуса дыма, хотя он по-прежнему висел в воздухе, плотный, как клочки черной шерсти, и окутывал злополучных зрителей, валявшихся на полу в самых невообразимых позах. У стены застыл парализованный ужасом Вроб Барни, он закрывал лицо руками, глаза испуганно блестели между пальцами. Ни дать ни взять Тодт перед утраченным Ковчегом Завета.

Мгновение между минутой и часом, произнес у меня в голове голос Вацека Сидло. Свет, исходящий с экрана, переместился, теперь он сиял наверху, яростный, безжалостный; неумолимое полуденное солнце, заливающее пустынное поле, превращающее все предметы в силуэты, вырезанные из черной бумаги. Тени иного, неведомого мира.

И тут я сделала то, от чего предостерегала Леонарда Уорсейма. Я всегда знала, что сделаю это. Я посмотрела на экран.

В конце концов, это всего лишь фильм, верно? Запись, сделанная в линейной временной последовательности, секунды, собранные воедино, попытка создать собственную маленькую реальность, в которой, как в капсуле, заключается реальность большая. Но этот фильм представлял собой не просто световые волны, изогнутые линзами, в нем воплотилась сама мысль, ибо только сила мысли могла внедриться в слои реальности так глубоко и обнажить то, что скрывается под ними: то, что ныне покинуло экран, возвышаясь за пределами окутанного дымом потолка.

В течение нескольких мгновений я пыталась убедить себя, что это – всего лишь призрак Айрис Уиткомб, принявший обличье Госпожи Полудня. Но самообман утратил всякий смысл, когда гигантская фигура подняла руку, отбросив прочь иллюзию, разорвав защитный кокон. То, что предстало передо мной, поражало своим величием. Это было лицо, а не маска, и даже не зеркало. Глаза Мира, замершие в точке покоя. Глаза, способные убить своим сиянием. Способные открыть твои собственные глаза изнутри.

Истина, простая и неопровержимая, состоит в том, что всякая идея – хороша она или плоха, – зародившись в неведомом месте, стучит внутри твоего черепа, пытаясь вырваться наружу. И не каждый способен выдержать ее напор.

(сколько вреда она причинила тебе, дочь моя, в своей злобе; и это все для того, чтобы не позволить тебе встретиться со мной)

(неблагодарная задача)

(любопытство влечет тебя ко мне как мотылька на свет лампы; ты видишь, тебя видят)

Я не слышала слов, но их значение внедрялось в мой мозг некоей силой, для которой речь была препятствием, а не инструментом. Охваченная отчаянием, я ответила на том же беззвучном уровне.

Что, черт возьми, ты хочешь от меня?

(хочу, чтобы ты выполнила свой долг)

(питай меня, люби меня, умри ради этой любви, напитай землю, дабы она плодоносила)

(выполни свой долг)

Фиг тебе, пронеслось у меня в голове прежде, чем я успела собраться с мыслями. Пошла она в жопу, эта средневековая бредятина.

Я сжалась в комок, ожидая, что буду уничтожена. Но вокруг была лишь тишина, глухая, бесконечная тишина. Того, что последовало за этим, я никак не ожидала.

(тогда избери иную обязанность и испытай на себе, какова она, моя благосклонность, ибо тех, кто мне верно служит, ожидает награда, о которой они не смели даже мечтать)

(проси и получишь)

В смысле… что?

(я покажу тебе)

Мой мозг раскололся.

Маме иногда снится сон, в котором она видит Кларка взрослым: высоким, красивым, способным говорить длинными фразами. Они ведут долгий увлекательный разговор, он подробно отвечает на все ее вопросы, говорит, что счастлив, что всегда понимал, почему мы поступали именно так, а не иначе, и ни в чем нас не винит. Еще он говорит, что любит ее и будет любить всегда.

Прекрасный сон, ничего не скажешь. Но мне ничего подобного не снится, и я ни о чем подобном не мечтаю. Хотя сама порой жалею об этом – учитывая, что я мать Кларка, отсутствие радужных ожиданий характеризует меня не с самой лучшей стороны. В конце концов, все это надежда, а не ложь. Все это может стать правдой. Когда-нибудь.

И вот я тоже научилась мечтать. Мечта приблизилась вплотную, так, что я могу ее коснуться. Так, что мечта может коснуться меня.