Эксперименты империи. Адат, шариат и производство знаний в Казахской степи

Сочетая идею цивилизационной миссии Российской империи и веру в «естественную предрасположенность» каждого народа к определенным культурно-правовым формам, Григорьев воспринимал дуальную основу казахского обычного права (адат и шариат) крайне политизированно. Рассчитывая на то, что хорошим примером и заботливым обращением с «добрыми дикарями» имперские власти помогут казахам перейти на более высокую эволюционную ступень, он надеялся, что в ходе этой социальной эволюции казахи «естественно» усвоят русскую культуру — язык, религию и право, оставив в прошлом как архаическое наследие не только адаты, но и свое культурное своеобразие[428]. С этой точки зрения ислам воспринимался как главное препятствие, нарушающее связь казахов со своими «подлинными» обычаями и мешающее цивилизаторской миссии России. Поэтому Григорьев готов был всячески «оберегать» кочевников от мулл и «всех среднеазиатцев», которые, по его словам, «портят и сбивают с толку наших киргизов», усвоивших только поверхностно основы ислама[429]. Эти взгляды предопределили судьбу сборника И. Я. Осмоловского, потому что Григорьев рассматривал казахскую правовую культуру в ином ракурсе, чем его подчиненный, демонстрировавший синкретизм адата и шариата. Когда Григорьев говорил об адате, он имел в виду несколько особенностей, и прежде всего нормативность. Иначе говоря, насколько казахское обычное право соответствует закону в европейском смысле этого понятия. Идеализируя кочевое общество, рассматривая его через призму соответствия европейской модели общечеловеческого прогресса (дикость — варварство — цивилизация), Григорьев сводил адат к ментальным характеристикам. Третья черта — это рассуждение о некоей неизменности и вечности местного права, которое не способно к естественной внутренней эволюции. Поэтому только внешнее влияние может видоизменить адат. Очевидным источником такой трансформации являлись для Григорьева две взаимоисключающие силы: империя и ислам. Считая, что из двух зол казахи выберут меньшее, Григорьев не сомневался, что шариат — это временное явление в местной правовой культуре.

В 1857 г. В. В. Григорьеву было поручено довести до конца работу специальной комиссии, изучавшей материалы И. Я. Осмоловского. Рассмотрев содержание сборника, Григорьев не только выступил против его публикации, но и раскритиковал работу людей, приложивших усилия к проверке материалов. Считая, что сборник противоречит текущим правительственным задачам[430], так как отражает не «исконно киргизские обычаи», а положения «магометанского шариата»[431], Григорьев настаивал на фундаментальности разграничения адата и шариата[432]. Он еще раз напоминал правительству, что публикация сборника может стать «доныне» неведомым шагом «к утверждению магометанства в степи»[433] и препятствовать «улучшению со временем общественного и нравственного быта киргизов»[434]. Все же Григорьев не оставлял надежды подогнать материалы сборника под «правильную» концептуальную схему и ставил в известность оренбургского и самарского генерал-губернатора А. А. Катенина о своем желании лично заняться этим вопросом. Однако ручаться за успех дела он не был готов, отмечая, что «очищение (курсив наш. — П. Ш., П. С.) составленного комиссией труда от магометанского элемента, которым он пропитан, требует и значительного времени, и нескольких поездок в степь»[435]. Времени для нового масштабного проекта у него так и не нашлось. Из письма нового оренбургского и самарского генерал-губернатора А. П. Безака следует, что В. В. Григорьев в 1861 г. все еще не приступил к работе над сборником[436]. Как известно, уже на следующий год он оставил Оренбург для продолжения академической карьеры в Санкт-Петербурге[437].

Не сумев отредактировать сборник Осмоловского в желательном идеологическом ключе, Григорьев не пожелал выпустить его из-под своего контроля. Вероятно опасаясь, что в его отсутствие новая администрация в Оренбурге может реанимировать идею публикации сборника, В. В. Григорьев захватил его в Санкт-Петербург вместе с другими бумагами и хранил вдали от посторонних глаз. Этот беспрецедентный для государственного служащего шаг — изъятие из делопроизводства официального документа (подготовленного по поручению ОПК сборника права, обсуждавшегося разными административными инстанциями) и сокрытие его — объясняется особым значением, которое Григорьев придавал этому документу, считая, что он может причинить «в неумелых руках» вред России. Титульный лист, предваряющий рукопись обнаруженного нами сборника, содержит приписку: «Василий Васильевич всячески оберегал эту рукопись и придавал ей видное значение, но в то же время, заботясь о благе России, держал ее под спудом в виду неоднократности уже случаев, когда наши чиновники-администраторы, не поняв дела, вводили разные антипатриотические меры»[438].